– Где я могу найти более подходящий случай и место выступить перед широкой публикой, как не среди моих сестер по несчастью? Я спою для них от всего сердца, но только вместе с ними. Я не хочу никакой шумихи вокруг себя, – таков был ответ Фиби.
– Делай, как хочешь. Кроме тебя и детей на концерте не будет других исполнителей, так что можешь все устроить по своему желанию, – ободрила ее Роза.
Чтобы исполнить обещание, ей пришлось выдержать сопротивление родни. Вся семья, взбудораженная предстоящим выступлением Фиби, хотела создать подобающую дебюту обстановку. Тетя Клара была в отчаянии от ее костюма: Фиби решила надеть простое коричневое кашемировое платье с оборками на вороте и на рукавах, чтобы слиться с шерстяными платьями и белыми передниками остальных сирот. Тетушка Изобилие по этому случаю хотела было устроить торжественный ужин после концерта, но Фиби упросила ее вместо этого приготовить рождественский обед для бедных детей. Мальчики предполагали забросать ее цветами, Чарли просил позволения вывести певицу на эстраду. Фиби со слезами на глазах отклонила их любезные предложения:
– Мне лучше начать свою самостоятельную жизнь, рассчитывая только на себя, ибо так это и будет впредь. Право, мистер Чарли, я лучше выйду одна. Вы будете там совсем не к месту и испортите трогательный эффект, который мы хотим произвести, – она улыбнулась сквозь слезы, взглянув на свой элегантный костюм и представив сиротские коричневые платья с передниками.
Итак, после долгих прений все отступились, предоставив Фиби сделать все по своему вкусу. В задачу семейства Кэмпбеллов входили только аплодисменты.
– Мы, мужчины, отобьем себе все руки и привезем вас домой в коляске, запряженной четырьмя лошадьми, неподкупная вы наша примадонна! – угрожал Стив, очень расстроенный отсутствием всякого блеска.
– В обычной коляске, и я буду очень благодарна. Я должна сохранять силы, пока не окончу петь, а потом, скорее всего, буду очень утомлена и охотно уеду раньше. Я не хочу показаться упрямой. Вы все так добры ко мне, что сердце мое разрывается, но когда я буду петь, я должна держать себя в руках, – сказала Фиби, роняя слезу на оборку, которую пришивала.
«Ни один бриллиант не мог бы украсить ее лучше этого», – подумал Арчи, пристально глядя на блеск этих слез. Его всего покоробило, когда Стив осмелился погладить темную головку и с покровительственным видом заявил:
– Все будет хорошо. Я буду под рукой и выведу вас, пока другие будут отбивать себе ладони. Не бойтесь почувствовать упадок сил. Если доброе отношение так выбивает вас из колеи, положитесь на меня: я постараюсь выглядеть как можно более злобным и могу, если хотите, даже погрозить вам кулаком.
– Прошу вас, сделайте это. Одна из моих баллад очень трогательна, мне всегда хочется плакать, когда я пою ее. Но, глядя на вас, мне, наверное, захочется смеяться, и это придаст мне твердости. Сядьте, пожалуйста, впереди, чтобы мне ускользнуть поскорее, когда я закончу.
– Положитесь на меня! – и юноша самоуверенно удалился, очень довольный своим влиянием на взрослую и красивую Фиби. Если б Стив знал, что происходило в это время в голове молчаливого джентльмена, закрывшегося газетой, то он был бы крайне изумлен.
Арчи, на первый взгляд целиком поглощенный делами, на самом деле был по уши влюблен. Никто не подозревал этого, кроме Розы, потому что его чувства выдавали только глаза. Он давно уже осознал, что с ним происходит, и изо всех сил старался заглушить свои чувства. Однако вскоре признал свои старания безуспешными, отказался от борьбы и дал полную волю своей любви.
Юноша знал, что семья не одобрит его выбор, но это только усиливало его любовь. Его деловая хватка и недюжинная энергия проявлялись во всем: раз он решил жениться на Фиби, ничто не могло поколебать его намерения, кроме отказа с ее стороны. Арчи наблюдал и выжидал около трех месяцев, так что его нельзя было обвинить в поспешности, хотя быстро понял, что именно эта женщина способна сделать его счастливым. Ее сильная натура, всегда спокойный, глубокий взгляд на жизнь, сдержанная сила и страсть, которую лишь иногда выдавали блеск черных глаз и легкое движение сжатых губ, – все это нравилось Арчи, который сам обладал частью этих качеств. Скромность происхождения Фиби и отсутствие популярности в свете отпугивали от нее других поклонников, но только не Арчи. В его добром сердце пробудилась романическая струна, и трезвый, холодный юноша превратился в поэта, когда влюбился.
Знал бы дядя Мэк, какие мечты и фантазии бродят в голове, склоненной над бухгалтерскими счетами, и какая борьба происходит в груди человека, которого он с гордостью называл своей правой рукой, – он бы ужаснулся и отправил его в сумасшедший дом. Мальчики считали, что Арчи слишком рано остепенился. Мать даже начала опасаться, что ему вреден конторский воздух, а доктор Алек решил, что Арчи серьезно ухаживает за Розой. Он часто приходил к ней вечером и казался совершенно счастливым, когда сидел у ее рабочего стола, разрезал ленты или рисовал выкройки, болтая с нею.
Никто не обращал внимания, что в эти моменты он говорил с Розой, а смотрел на Фиби, которая сидела рядом на своем низеньком стуле и молча работала. Девушка всегда старалась держаться в тени Розы и втайне сожалела, что слишком высока, чтобы оставаться незаметной. О чем бы ни говорил Арчи, он видел по ту сторону стола только блестящие черные косы, розовые щеки, белую шею и опущенные черные ресницы, которые иногда поднимались и открывали такие мягкие и глубокие глаза, что он не смел в них долго смотреть. Его восхищало, как ловко девушка обращается с иглой, как от ровного дыхания мерно поднимается и опускается на груди маленькая брошка, как аккуратно она собирает обрывки нитей в маленький мешочек. Молодой человек редко говорил с Фиби, никогда не дотрагивался до ее вещей, хотя в рабочей корзинке Розы рылся со всей бесцеремонностью, когда искал ножницы или шнурок. Крайне редко он осмеливался подарить возлюбленной какую-нибудь милую занимательную вещицу, привезенную на кораблях из Китая.
Арчи говорил с Розой, а в это время представлял, что он у себя в гостиной, что это рабочий столик его жены и что они сидят вдвоем с Фиби как счастливые супруги. В этом акте маленькой вечерней драмы он чувствовал себя особенно возбужденным и часто, чтобы выплеснуть собственное напряжение, ни с того ни с сего предлагал девушкам заняться музыкой, прерывая Розу посреди начатой фразы. Кузина сначала смотрела на него с изумлением, обнаруживая в его холодных стальных глазах необычайное оживление.
Фиби тотчас же складывала свою работу и спешила к фортепиано, находя в пении обычный выход для своих эмоций, которые она не умела выразить иначе. Роза аккомпанировала подруге, а Арчи забивался в темный угол, откуда мог безбоязненно смотреть в лицо поющей Фиби, и безмятежно наслаждался в течение получаса. Никогда Фиби не пела проникновеннее, чем в такие часы. Дружеская атмосфера действовала на нее, как луч солнца на птицу. Если ее критиковали, то мало и деликатно, а если хвалили, то от всего сердца. Девушка свободно изливала душу – так из берегов выходит весенний поток.
Всегда грациозная, в эти минуты Фиби была особенно хороша. Ее красота зажигала огонь восторга в глазах мужчин и наполняла сердца сознанием женского благородства и прелести. Нечего удивляться, что главный зритель этой прекрасной картины влюблялся все сильней и сильней. Пока старшие были погружены в вист
[47]
, молодежь увлекалась совсем другой игрой, в которой роль козырей исполняли сердца.
