— Возможно, у вселенной действительно есть чувство юмора, мелкий пакостник, — сказала королева испорченных ангелов. Ее львы двинулись на нас, щелкая сверкающими каменными когтями по полу.
— Но, боюсь, эту шутку оценю только я.
ГЛАВА 31
ОБОРВАНЦЫ
— Почему? — спросил я, хотя и не ждал ответа. Как обычно, пытался выиграть время, чтобы успеть подумать. Требуется время, чтобы включиться, когда тебя только что не убили желеобразные чудовища, и тут вдруг выясняется, что сейчас тебя съедят львы, сделанные из битого стекла. В смысле, на самом деле, кто-нибудь еще в такое влипал?
— Почему? — снова спросил я. — Что я вообще тебе сделал?
Камни, стекло и эмалированный фарфор начали сливаться, и она становилась больше похожа на человека, ту женщину, которую я видел, когда побывал в ее доме-крепости, но она все так же превосходила меня, настолько, что я даже представить себе не мог, как от нее отбиваться. Она только что перенеслась на несколько миль, попросту спроецировав себя на свое же изображение, в образе богини. Ничего странного, что она была способна посылать за мной «улыбающегося убийцу» до самых врат Ада — должно быть, энергии в Энаите было не меньше, чем в коллапсирующей звезде. Но как долго она сможет делать это, не привлекая внимания других важных персон с Небес?
Достаточно, чтобы позаботиться о маленьком раздражающем факторе в лице Бобби Доллара, поскольку сейчас она и ее волшебные стеклянные львы были прямо передо мной. Надо мной. Энаита была ростом в три с лишним метра, сияя, как бредовое видение, и она была устрашающей.
— Почему?
Ее голос одновременно громыхал и источал мед. В нем слышались детские нотки, такие, которые она предпочитала использовать на Небесах, и глубокий голос богини. Они сочетались в идеальной пропорции.
— Потому что такие, как ты, все время любопытствуют. У меня есть свои мотивы, и они не для таких, как ты.
Она выглядела совершенно спокойной, улыбаясь краешком губ, будто наполненная божественным гневом Мона Лиза.
— Но, будь уверен, ты многократно заслужил то, что предстоит тебе.
— А что предстоит тебе? — спросил Сэм, выходя вперед. — Что заслужила ты, Энаита? Или мне следует называть тебя Кифой?
Что ж, мой приятель наконец-то осознал истину, в тот самый момент, когда нам предстояло распасться на атомы. Но и это было круто.
— Тебе уже никак не следует меня называть. Ты более не нужен.
Ее слова прозвучали мрачно, безо всякого триумфа, будто она действительно предпочла бы решить этот спор цивилизованно, за чаем с бутербродами. Я невольно задумался, как же после многих тысяч лет, разных личностей, принимаемых и отбрасываемых — богини, ангела и еще, Всевышний знает, кого еще, — Энаита все еще оставалась собой. Что случается, когда бессмертный забывает, кем он был? Называется ли это безумием?
Она подняла руку, и стеклянные львы зарычали, со звуком камня, разрезаемого абразивной пилой.
— Ты предатель, Сэммариэль, и с тобой будет точно так же, в конечном счете, как с Долориэлем.
— Предатель? А как же Третий Путь? Что насчет того, чтобы построить Каинос, чтобы человечество имело шанс получить после смерти нечто лучшее, чем очередное рабство?
На мгновение холодная маска спала, едва-едва, обнажив пылающий под ней огонь. Энаите не нравилось, когда ей указывали на ее лицемерие. Ее глаза превратились в щелки между самоцветами.
— Ничего ты не знаешь, ангел. И ничего не понимаешь. Ты не имеешь права задавать мне вопросы.
Сэм повалился на пол со стоном, сжимая голову руками, будто его уши заполнил ужасающий шум. А Энаита повернулась ко мне.
— Итак, Долориэль.
Я собрался с силами, готовый броситься на нее, исполненный решимости хотя бы пару раз укусить ее прежде, чем меня усыпят, как старого бродячего пса. Можно было и не пытаться. Она подняла руку, и я ощутил, что не могу шевелиться. Вообще ни на дюйм сдвинуться, на хрен, будто меня внезапно залили совершенно прозрачным стеклом. Хвала Богу, что перед этим я сделал глубокий вдох, поскольку вдохнуть еще раз я бы уже не смог. Продолжали функционировать только мозг и сердце.
— Отпусти его! — заорала Оксана. — Толстая долбаная персидская шлюха!
— Правда? — спросила Энаита, глядя на меня. — Это твоя армия, Долориэль? Пара смертных сарматских шлюх и предатель Сэммариэль? Тебе действительно пришлось по дну поскрести, чтобы найти таких оборванцев, Долориэль.
— Повія з Ектабана! — заорала Галина. Нет, я не знаю, что это значит.
— Не боюсь тебя! Мы!..
Она не успела закончить. Энаита махнула рукой, даже не глядя на них, будто отмахиваясь от скверной шутки, и обе амазонки отлетели назад, заскользив по засыпанному обломками полу и кувыркаясь, и долетели до противоположной стены.
Я мог лишь глядеть, как Энаита заскользила вперед, выставив руку, будто в жесте благословения, и испуская свет во все стороны. Она была прекрасна, нечеловечески, и настолько выше меня уровнем, что я был бы идиотом, подумай я, что у меня есть хоть какой-то шанс. Вместо этого Голубая Фея сейчас просто заберет у Пиноккио его бессмысленную кукольную жизнь.
Прости меня, Каз, только и успел подумать я.
Ее рука коснулась моего лба, и я загорелся — каскад электрического жжения пронизал мой череп, позвоночник и тело до самого пола, будто молния. Мышцы тут же напряглись до отказа, я чувствовал, как они начинают отрываться от сухожилий. Ощущение было не лучше, чем все то, что происходило со мной в пыточной Элигора. Я начал беспомощно дергаться, будто рыба, которую живьем бросили на горячие угли.
Но я не умер.
Я чувствовал руку Энаиты, обжигающе холодную и обжигающе горячую одновременно — не физически. Будто она дотянулась до моей души и хотела вырвать ее с корнем. Боль была невероятной, но, чувствуя ее, я кое-что понял. Бессвязная мысль, пронизавшая меня сквозь вопли нервных окончаний, паническая, предсмертная мысль.
Почему это продолжается так долго? Странным образом я чувствовал, что боль — не главное в происходящем, это лишь побочный эффект. Энаита не убивала меня. Она изменяла меня.
И это, по необъяснимой причине, пугало в тысячу раз больше, чем боль и даже смерть. Я не желал стать безмозглым счастливым ангелом, еще одним местоблюстителем в божественном плане — чьем угодно плане, не только Энаиты. Но чувствовал, как это происходит, чувствовал, как что-то во мне меняется, разжижается, как мои мысли находят новые русла, будто перегороженные реки.
Я хотел, чтобы это прекратилось. Хотел более всего, кроме, разве что, снова быть рядом с Каз. Я хотел остановить это. И попытался.
Сейчас я рассказываю это затем, чтобы попытаться окончательно понять, что произошло, но в тот момент не было понимания — в нем не было времени. То, что происходило, происходило всегда. Я потерял себя в бурлящей реке цветовых вспышек и мыслей, будто подхваченных мощным ветром листьев, разлетающихся и снова складывающихся, без малейшего смысла и значения. Чувствовал жжение холодной руки Энаиты, касающейся моей кожи, но чувствовал ее и по-другому, так, будто она оказалась внутри меня, переставляя местами то, чем я являюсь — я, Долориэль, Бобби, я, обращающийся внутрь себя, думающий и ведущий остальные части меня к неприятностям, снова и снова. Пытаясь сопротивляться ужасному вторжению Энаиты, я почувствовал и иное, то, что являлось частью меня и в то же время не являлось. Видения, более реальные, чем воспоминания. Сокровенные, кошмарные, другие.
