Его лицо было черным, глазные яблоки белыми, а зрачки опять черными. Ладони оказались розовыми.
Наянго вдруг стал мерно опускать и поднимать голову, будто бы пытаясь выкачать из тела слова приветствия. И наконец сказал.
— Хай!
Он улыбнулся, и я увидел, канареечно-желтые зубы, крупные как конфеты-марципан.
— Привет! — ответил я.
— Вот и познакомились, — сказал Крис Кларк.
8
Что было дальше в этот день, вспоминается смутно.
Иногда выплывают какие-то детали, но остальное теряется в тумане.
День оказался невероятно длинным. Большую его часть мы провели в библиотеке, склонившись над своими «библиями».
Вконец обалдев от разных «кипингов» и «энричментов», мы вставали, покачиваясь, из-за стола овального как щит скифского воина и шли к книжным полкам. Тщетно мы пытались найти среди них свежую струю, которая дала бы небольшой отдых мозгам. Какого-нибудь Жюля Верна, какого-нибудь Вальтера Скотта, но с полок на нас валились все те же «консервэйшоны» и «реинтродукшоны». Свежей струи не было. Становилось трудно дышать.
Мы возвращались к «руководствам». Головы наши наливались тяжестью, как арбузы водой. Приходилось подпирать их руками.
В ланч Наянго сел за мой столик. Новому соседу я обрадовался.
Наянго еще не пришел в себя после путешествия. Слегка осовевший от двадцатичасового перелета и множества впечатлений, он смотрел на мир совершенно круглыми глазами. Зрачки бегали по ним, как наливные яблочки по волшебным блюдечкам.
Было видно, что Наянго еще не окончательно прилетел на Джерси. Почвы под своими ногами он пока не чувствовал.
Я взял себе из фруктовницы банан с яблоком, по-хозяйски открыл шкафчик с сухими завтраками. Выбрал хлопья с фруктами и шоколадом, отсыпал в свою тарелку и утопил их в молоке.
Затем я протянул коробку в сторону Наянго и тряхнул еще разок, предлагая ему попробовать сухой завтрак.
Наянго быстро-быстро замотал головой слева направо и справа налево. Можно было подумать, что он стоит у оживленного шоссе и смотрит на проезжающие мимо автомобили. Я понял, что надо дать ему успокоится, собраться с мыслями. Подождать, когда он все-таки прилетит. Тело-то его было уже здесь, а душа все еще летела в Англию или даже только собирала чемоданы в Африке.
Я поставил коробку, сел напротив Наянго и стал есть хоть сухой, а все же пропитанный молоком завтрак.
Надо сказать, что только на Джерси я и смог понять их, сухие завтраки.
Хитрая это еда. Вроде бы молоко-то, само по себе, не еда, и кукурузные хлопья, скорее — закуска. А смешаешь их и так натрескаешься, что никакие каши уже не нужны будут.
Съев в конце концов два яблока, мой сосед удалился в свои апартаменты.
А я решил сходить в зоопарк.
Надел свитер и вышел под небо, похожее на громадную опрокинутую чашу. Из чаши вытекал студеный воздух и затапливал остров. Сырость пробиралась сквозь одежду и хватала за душу холодными ладонями. Между кустами сирени простоквашей загустевал туман.
— Вот тебе и курорт! — подумал я. — Как тут загорают и купаются?
Погода стояла совсем подмосковная.
Я вдохнул воздух, и от него холодно сделалось в желудке.
Сойдя с крыльца, я зашагал вверх по липовой аллее, потом свернул на луг. Туман расплескивался под ботинками и оседал на них крупными молочными каплями.
Зоопарк лежал где-то впереди в тумане. Оттуда прилетал то хохот обезьян, то крики попугаев. Странно было слышать такие звуки в английском тумане.
Вдруг туман расступился. Из белой мути выплыла калитка с надписью: «Посторонним вход запрещен!»
— Это кто посторонний? — очень громко спросил я. — Это я посторонний?
Как я совершенно свой, я открыл калитку и вошел в зоопарк.
— Нашли постороннего! — продолжал возмущаться я. — Но где же тут касса?
Кассы нигде не было. Я вошел в зоопарк с черного хода.
Хотя, собственно, какая разница? Все равно со студентов денег не брали.
Не найдя кассы, я стал искать животных.
Я вертел головой, пытаясь различить в тумане снежного барса или гориллу.
Вдруг я увидел старика. Он сидел на дереве и сердито смотрел на меня сверху. Старикан был совершенно голый. При этом тело его покрывала серая заячья шерсть. Невероятно длинные седые волосы на голове опускались чуть не до земли. Длинные сухие руки он смиренно держал коленях. Он смотрел на меня глазами черными и крупными как ягода-смородина. В глазах читалось осуждение.
— Не нравится, что через черный ход зашел, — сообразил я.
Старик смотрел на меня так упорно, будто бы хотел взглядом вытолкнуть обратно через калитку на луг.
Не справившись с этим делом, дед плюнул на руки и полез на какое-то дерево. Стало видно, что сзади у старика имеется хвост. Забравшись повыше, он накрыл ладонями коленные чашечки и смежил веки.
Это, конечно, был не обычный дед. А если присмотреться получше, то стало бы видно, что это африканская обезьяна колобус, или, по-другому — гвереца.
Неподалеку я увидел и других обезьян. Все они сидели, накрыв ладонями коленные чашечки и молчали. Полуприкрытые их глаза ничего не видели. Они медитировали.
На цыпочках я отошел от клетки.
Колобусы — одни из первых животных, которых Даррелл привез в свой зоопарк. Было это около пятидесяти лет назад.
— Сколько с той поры воды утекло, — думал я. — Вода утекла, а колобусы-то остались.
Гранитная мостовая зоопарка, отполированная каблуками и подошвами, блестела как рыбья чешуя. Много лет посетители полировали ее сапогами, башмаками и простыми сандалиями. Особенно, конечно, старались школьники. Возле клеток, наиболее у них популярных, дорожки были гладкими как ледяной каток. Скользя по розовому граниту, я пересек небольшой двор, обнесенный стеной, нырнул в туман и вдруг попал в тоннель.
Самое странное, что я не увидел здания, сквозь которое он должен бы был проходить.
— Тоннель? Откуда?
— Куда, куда, куда…
— Что за шутки!
— Шутки, шутки, шутки…
Рассердившись, я вернулся в начало тоннеля и огляделся.
Все правильно. Тоннель действительно проходил сквозь дом. Но дом так плотно был укутан туманом, что с трех шагов его уже не было заметно.
