Его стены чуть подкрашивали туман красным. Лиловая крыша висела облаком.
Приглядевшись, я увидел на стене дома табличку.
«Через этот проход неоднократно проходил Джеральд Даррелл».
— Не кисло! — решил я и вошел в тоннель, ощущая всем существом значительность момента. Сквозь такой замечательный проход хотелось проходить подольше.
Каменный коридор оказался длинным. Но скучать не приходилось. На его стенах, висели освещенные стенды, общий смысл которых можно было выразить словами: «Наши достижения». При знакомстве с ними, становилось понятно, что за пятьдесят лет зоопарк достиг многого. Человек в таком возрасте уже задумывается о пенсии, а для зоологического сада это возраст юношеский. Он только встал на ноги, но уже мечтает о подвигах и о большой славе. Кто-то может подумать, какая же слава у зоопарка?
А слава у зоопарка, между прочим, может быть громадная. Мы все, например, знаем Московский зоопарк, его белых медведей и моржей. Юбилей его отмечаем всей страной. Также в мире особой известностью пользуются Лондонский зоологический сад, зоопарк Сан-Диего. Джерсийская коллекция в этом почетном списке занимает не последнее место. А вскоре, может быть, станет самой лучшей.
Фотографии на стендах изображали, как сотрудники Джерсийского Треста идут по болотам, пересекают леса, сидят у костра в окружении туземцев. По лицам туземцев было видно, что они восхищены работой Джерсийского Треста и просят принять их в члены организации.
Ознакомившись с работой зоопарка, я двинулся дальше и вышел из тоннеля.
Передо мной лежала лужайка, с которой приятно было взглянуть на поместье Лез Огр. Оно разворачивалось перед зрителем со всеми подробностями.
Видна была речка, вдоль берегов которой, как рыбаки с короткими удочками, стояли японские журавли. Можно было увидеть лошадей Пржевальского, без отдыха скакавших вдоль своего загона, брыкающихся и подкидывающих в воздух осенние пламенные листья. Можно было подумать, что они находятся в родных монгольских степях.
Вдалеке я увидел гориллу. Она поднялась на холм и принялась зачем-то махать огромной палкой.
— А вот из-за Нила горилла идет, — сказал я. — Горилла идет, крокодила ведет.
Помахав палкой, горилла спустилась с холма и исчезла в овраге.
Как я узнал позже (уж так выходит, что все сразу узнать нельзя), так вот, позже я узнал, что на той лужайке, где я стоял, когда-то пил чай король Карл Стюарт. Тот самый, который подарил острову самый большой в Европе жезл.
Пил, наверное, он чай и думал.
— Чего они, там, в Лондоне бунтуют? Совсем с ума посходили? Сидели бы, чай пили.
Лужайка была охвачена гранитным барьером и украшена узором из желтых фиалок.
Дорога вправо вела на приусадебное хозяйство зоопарка. Дорога влево проходила под аркой, над которой торчал каменный крест. Крест будто бы намекал на то, что ходить по этой дороге небезопасно.
И все-таки другого пути не было. Не на приусадебное же хозяйство идти!
На всякий случай я плюнул три раза через левое плечо и двинул под арку.
За аркой дорога понемногу пошла вверх и вдруг сразу встала дыбом. Казалось, по ней можно взойти на самые облака.
Поднимаясь по дороге, мне пришлось так уклониться, что руки мои почти задевали мостовую, а булыжники проплывали невдалеке от лица.
На самом пике стояла высокая клетка, которая как бы поднимала возвышенность еще выше.
Три ее стены обтягивала сетка-рабица. Четвертая — гранитная, была утыкана какими-то полочками. На каждой полочке стояло по серпоклювому ибису. Они обстоятельно вертели клювами из стороны в сторону и были похожи на пограничников, которые наблюдают границу в кривые подзорные трубы:
— Спокойно ли у нас на границе? Не нарушает ли ее кто-нибудь?
Нет. Никто не нарушает.
Мундиры ибисов были черными с военным зеленым отливом. Красные ноги напоминали лампасы. Фуражки ибисов также были из красной кожи.
Вдруг один ибис хлопнул крыльями, как будто выстрелил из пистолета:
— Тревога! Нарушитель прошел границу!
Последовали еще выстрелы. Иногда они сливались в целые очереди, которые ибисы пускали сквозь сетку-рабицу.
— Елки-моталки! — сказал я от страха и сиганул в кусты.
Отстреливаясь из воображаемого автомата, на полусогнутых, я добежал до поворота и выглянул в чистое пространство:
— Нет ли засады?
Тыча в разные стороны автоматом, я добрался до пустой вроде бы вольеры со стеклянными стенами.
Осторожно я заглянул за стекло. В вольере стояли суковатые ветви, а с потолка свисали березовые, словно бы, веники.
К стеклу, огромному, словно магазинная витрина, была прилеплена табличка: «Алаотранский лемур».
Лемуры и березовые веники в первый раз встретились в моей голове одновременно. Левое полушарие заполнили лемуры, правое — веники. Но соединиться они не смогли.
— Веники! — соображала одна половина мозга.
— Лемуры! — кричала другая.
Эти две вещи разрывали ум и тормозили общую работу тела.
Спасти мозг можно было только, переключив его внимание на более привычный предмет.
Я оглянулся, пытаясь направить соображение по проторенной колее, и увидел красную стрелу. Можно было подумать, что индеец выпустил ее из-за кустов жасмина, и теперь она летит над газоном, чтобы ранить неосторожного посетителя в самое сердце. На самом деле она была нарисована на табличке. Над нею имелась надпись: «Выход».
— Какой-такой выход? Я же только зашел!
И я зашагал в сторону противоположную той, куда указывала стрела. В моем движении, конечно, чувствовалась уверенность и независимость от всяких табличек и указателей.
Мозг мой, вошедший в колею, работал четко как часы «Полет».
Выход, который, как я узнал позже, был и входом в зоопарк, остался за моей спиной.
Лавируя между кустами жасмина, я принялся поворачивать налево и направо. Почему-то кусты пахли мужским одеколоном «Шипр».
Я миновал две клетки, каждая из которых напоминала очертаниями знаменитый замок Тауэр. Под самым потолком в них орали и хлопали крыльями попугаи, большеголовые, как разводные ключи. Вечерний воздух сделал их желтое и зеленое оперенье серым. Можно было подумать, что в клетках сидят вороны, но кричат отчего-то попугаями.
