— Четырнадцать. В этой клетке — четырнадцать. И с той стороны — четырнадцать. Двадцать восемь.
— Двадцать восемь морд и ни одного лица! Какой ужас!
Эти вари были одеты в пошлые лисьи шубы. Глупо и странно выглядела собачья черная морда в обрамленье лисьего воротника. Или ты — лемур, или ты — лиса. Надо выбрать что-то одно. Но лемуры с собачьими рожами выбирать не хотели, они хотели совсем другого.
— Лопайте, лопайте, — приговаривала Эуленетт, разбрасывая яблоки и бананы. — Трескайте.
Лемуры ели много, но ни трескаться, ни лопаться не собирались.
И в этой вольере вместе с варями жили катты. Они ничем не отличались от своих родичей, с правого берега. Но жизнь у них была несомненно труднее, потому что деревьев, на которых можно укрыться от варь, тут было куда меньше.
Значительную часть дня катты отсиживались в старом сарае, который стоял на берегу и был похож на человека, собирающегося нырнуть в воду.
Завершив кормление лемуров, мы вернулись на кормокухню и стали мыть ведра.
— Может, еще чего-нибудь сделать нужно, сказал я опуская одно вымытое ведро в другое.
— Да что же нужно? Ничего не нужно. Только мусор нужно вынести.
— А где у вас тут мусорка?
— Мусорка-то у нас может быть где угодно.
— Как-так?
— А так… потому что мусорка-то наша — на колесах!
— Ладно вам!
— Вот-вот, у нас трактор вместо мусорки. Ездит по зоопарку, и туда все мусор сыплют.
— И как же его поймать?
— А ты стань возле арки, может, он через нее проедет.
— Может и проедет, — согласился я, но про себя подумал: — А может, и не проедет.
Я встал под аркой, над которой темнел гранитный крест, а бак поставил перед собой, чтобы тракторист мимо не проехал.
В арке были высечены цифры, которые вероятно обозначали дату постройки. Я долго пытался разглядеть их, такие мелкие, и в конце концов мне почудилась невероятная дата «4758 год».
Я снова стал глядеть на дорогу. Не едет ли мусорка?
В эту саму секунду трактор вырулил из-за клетки с ибисами и, подпрыгивая на неровностях мостовой, двинулся ко мне. За лобовым стеклом слегка подпрыгивал водитель. Чтобы не вылететь из кабины, он держался за руль.
— Ага! — сказал я. — Приехал!
Я придал телу позу, которая способствует быстрому подъему баков.
Несмотря на то, что лицо тракториста двигалось то вниз, то вверх, я смог разглядеть в нем удивление. Будто бы закидывание мусора в его трактор было для него огромной новостью.
Когда машина поравнялась со мной я сказал — э-эх! — и перевернул бак в тракторный кузов.
Но только мусора в кузове не было. То есть его не было, пока я не перевернул бак. Тогда-то он, конечно, сразу появился. Огрызки, объедки, банановая кожура и коробки из под витаминов, объединившись в ядро и размахивая мусорным хвостом, полетели в кузов, наполненный пачками с молоком. «Настоящее джерийское!» — было написано на каждой из них. Упитанная корова с колокольчиком на шее подмигивала с коробок, как бы подтверждая, что молоко, действительно, джерсийское, а не фальшивое.
Трактор встал. Зато тракторист, выпрыгнувший из кабины, продолжал трястись и подпрыгивать. Трясясь и подпрыгивая, он подбежал к кузову и заглянул в него.
Это был настоящий джерсийский фермер, который привез в зоопарк настоящее джерсийское молоко. Думал ли он, что ездить на тракторе в зоопарк — такое опасное дело? Нет, он этого, конечно, не знал.
Стон, в котором слышалось большое человеческое горе, потряс зоопарк.
Из кормокухни стали выбегать служители, впрочем, не прекращая шинковать, резать, и рубить.
Все, как один, они спрашивали, что случилось и отвечать приходилось мне, потому что фермер надолго потерял дар речи.
Умудряясь не прекращать резки, шинковки и рубки, служители вытащили из кормокухни шланг, сняли с трактора пачки и врезали по нему струей.
Пачки поставили в чистый кузов. Фермера взяли под белы руки и бережно усадили в кабину.
— Езжай, настоящий джерсийский фермер! Делай свое доброе дело! Вези людям молоко!
Фермер задвигал руками, будто искал в темноте ручку двери, наконец, нажал нужные рычаги, и трактор поехал.
— Хорошо, что он не книги вез, — сказал парень по имени Доминик, что-то рубя и шинкуя. — У нас тут, бывает, книги для магазина привозят. Энциклопедии и определители.
Да, по определителю, облитому помоями, много не определишь.
— Еще у нас мягкие игрушки иногда привозят. Особой популярностью у покупателей пользуется плюшевая птица додо.
Доминик подхватил пустой бак и направился к кухне.
— Но мусор-то ты, как ни крути, вынес. И это не мало.
Да уж, не мало! Да что там, много! И много мне еще придется выслушать колкостей и едкостей по этому поводу. Не раз будут еще меня просить вынести мусор, ехидно улыбаясь.
— Взял мусор?
— Да взял, взял.
— А шланг? Шланг-то забыл! Чем кузов мыть будешь?
Но каков бы ни был конец первого рабочего дня, он все-таки наступил.
Попрощавшись со служителями и с Эуленетт, кивнув парню по имени Доминик, я вышел в поздний день, который уже можно было назвать и ранним вечером.
Я шел, а в клетках слева и справа зевали клыкастые рты, показывая розовые предзакатные языки. Дневные глаза закрывались и распахивались другие — ночные, желтые, зеленые. Хотя Луна еще не взошла, ее уже можно было видеть в этих ночных глазах.
18
С Джанетт я познакомился, кажется, в конце первой недели практики. Пока я работал с другими служителями, мне рассказали про нее немало. Мол, Джанетт — то, да Джанетт — се. А я думал, чего уж она такого «то» и чего «се»?
Первым делом мне рассказали, что Джанетт родилась на Гавайях, но что в этом такого? Все гавайцы родились на Гавайях, ну и что?
Однако Джанетт при том, что родилась на Гавайях, считалась коренной шотландкой и жительницей Эдинбурга. Это, уже интереснее, не правда ли?
Объясню, как я понял: то ли отец Джанетт, то ли мать Джанетт, то ли оба они были летчиками, и их дочь родилась во время перелета через Тихий Океан, а первым местом посадки были как раз эти самые Гавайи.
— Это, конечно, необычная история, — отвечал я, рассказывающим, но где же сама Джанетт?
— В отпуске.
— Что-то большой у нее отпуск. Может, нет никакой Джанетт, а вы все сами придумали? Может, это фольклор?
