* * *
Не представляю, как ему удалось все устроить. Он справил необходимые бумаги, получил вожделенный аусвайс. Заказал два купе первого класса на скорый поезд. В Каннах возле вокзала нас ждал автомобиль с полным баком, и всю дорогу до виллы он сам сидел за рулем.
Вилла встретила нас мертвой тишиной: слуги заперли все двери и разъехались. Всего в нескольких милях от виллы значительная часть Ривьеры лежала в руинах. Я шла по дому, открывала ставни, выковыривала из щелей сухие листья. Из сада до меня донесся густой запах жасмина, гелиотропа и роз — я сажала их с надеждой в сердце, когда все еще верила, что Бендор предложит мне руку и сердце.
Я ожидала встретить призраков. Дом, как ни любила я его, просто кишел ими. Друзья, собиравшиеся здесь за моим деревенским обеденным столом, теперь разлетелись по миру, а некоторые ушли в мир иной, как, например, Ириб, чей трагический приступ на теннисном корте превратил мое убежище в пантеон скорби.
Но, увы, меня встретила пустота. Только фотографии на каминных полках словно что-то шептали, напоминая о том, что были здесь и счастливые времена, когда единственным сражением, которое я вела, была битва на поле высокой моды.
Открыв настежь окна, чтобы дышать соленым воздухом с моря и слышать шум сосен, мы со Шпатцем занимались любовью в комнате, где я когда-то оплакивала Ириба. Днем мы гуляли по холмам или ездили в поселок купить хлеба, свежего масла и джема. Юг оставался неоккупированным, но и здесь ощущался страх: начались облавы, инициированные властями в Виши, и в отчаянной попытке спастись многие беженцы ринулись дальше, на побережье.
Узнав о моем приезде, заглянул архитектор Стрейц. Если бы он не назвал себя, я бы его не узнала. Бедняга исхудал, был какой-то взъерошенный и неопрятный, глаза ввалились, кожа напоминала пергамент. Выглядел он так, будто несколько недель ничего не ел, и я усиленно потчевала его, болтая о пустяках и стараясь обходить тему войны, пока он не попросил меня прогуляться с ним к пустому бассейну — хотел показать, как он выразился, трещины в облицовке.
Я поняла, что его стесняет общество Шпатца, и мы оставили его на веранде с бокалом вина. Мы медленно шли вокруг заброшенного, пустого бассейна, дно которого было покрыто растениями и гниющими водорослями. Стрейц наконец прочистил горло:
— Я вот о чем подумал, мадемуазель… Вы бы не возражали, если бы я немного пожил здесь у вас? Я бы занялся ремонтом бассейна, заменил бы потрескавшиеся плитки?
Я нахмурилась, порылась в карманах брюк, выудила сигареты, предложила и ему. Он схватил одну с такой жадностью, словно несколько месяцев не видел табака. Затягивался Стрейц с наслаждением, полуприкрыв глаза, а я оглянулась на веранду, увидела там силуэт Шпатца и снова посмотрела на своего спутника:
— Чего вы на самом деле хотите?
Стрейц застыл, выпуская из ноздрей дым.
— Ну… я же сказал… отремонтировать плитки. Понимаете, если они будут и дальше находиться под воздействием природных стихий, трещины неизбежно станут расширяться и…
— Бросьте вы ваши трещины, — покачала я головой. — Обещаю, о чем бы вы ни попросили, все останется между нами. — Я улыбнулась, давая понять, что ему не о чем беспокоиться. — Ну, выкладывайте, чего вы хотите.
Он опустил глаза:
— Нам нужен ваш подвал. Он у вас очень большой, там поместится двадцать или тридцать человек.
— Понятно.
Больше вопросов я задавать не стала, но, обозначив проблему, он уже не мог сдерживаться:
— Сюда приехало много людей в поисках хоть какого-то убежища. Мы пытаемся переправить их в Италию, но подделать разрешение на проезд не так-то просто, тут требуется время. Пока они ждут, надо где-то прятаться. Вы знаете, что собственники большинства вилл здесь британцы, их дома либо закрыты, как ваш, либо охраняются собаками и наемными охранниками. Подозреваю, за некоторыми виллами немцы наблюдают. Доверять кому попало нельзя: здесь полно доносчиков. Вот если бы нам можно было попользоваться вашей «Ла Паузой»… — Он замолчал, заметив, что я бросила быстрый взгляд в сторону веранды. — Простите, может, я прошу чересчур многого… Я понимаю, — сказал он. — Но только… я подумал, что вы могли бы…
Я снова посмотрела на него:
— А вы уверены, что за моим домом нет слежки?
— Да. Я узнал, что вы приехали, потому что мы наблюдали за ним. Но не заметили никого подозрительного, никто не обращал на дом никакого внимания.
Я помолчала.
— Если вас обнаружат, — наконец сказала я, — вы же понимаете, что случится, верно? И с вами, и с вашими беженцами, и с вашими друзьями, которые им помогают, а возможно, и со мной тоже…
— Да, понимаю. Но нельзя же отворачиваться, если другие в беде. Приходится рисковать, никуда не денешься.
Я должна отказать ему. Это ведь риск, притом огромный. Я в нерешительности молчала, и Стрейц воспользовался паузой:
— Еще я должен пользоваться передатчиком для связи с нашими товарищами по ту сторону границы. Вы должны знать об этом заранее, пока не приняли решения. Передатчик британский, снабжен специальным кодом, чтобы его не засекли. Но все равно полной безопасности гарантировать нельзя.
Я протянула ему серебряный портсигар и дорогую зажигалку:
— Возьмите это. Продайте, а деньги используйте для вашего дела. — Я двинулась к дому. Он последовал за мной. Не доходя до веранды, я повернулась к нему. — Я возвращаюсь в Париж через несколько недель. Вы можете оставаться здесь — ремонтировать бассейн. За работу я заплачу вперед. Если кто-нибудь станет спрашивать, скажете, что вы у меня работаете. Я напишу бумагу. Если понадобится, покажете.
— Да, — пробормотал он. — Да благословит вас Бог, мадемуазель.
Я улыбнулась. После всего, что я натворила, меньше всего я могла ожидать благословения Божия.
* * *
— Все хорошо? — спросил Шпатц, когда, проводив Стрейца до калитки, я вернулась в дом.
Пока Шпатц откупоривал еще одну бутылку шардоне и нюхал букет, я представила себе просторные подвалы под нами, которые он успел посетить, сходив за вином, и мой ответ прозвучал не вполне естественно.
— Да, конечно. Зимой он поживет здесь: нужно провести кое-какой ремонт. А также в бассейне, в саду… Я совершенно забросила дом. А ему нужна работа, вот я и подумала, почему бы и нет?
— Ага, — сказал Шпатц, наливая мне вина.
Я попробовала, но пить не смогла, вино показалось почему-то кислым.
— Это все? — спросил Шпатц. — Он выглядел каким-то… уж очень несчастным.
— Когда идет война, такое с людьми бывает, — резко ответила я и отставила бокал. — У меня болит голова. Пойду немного отдохну перед обедом.
Поднявшись по парадной лестнице, которую Стрейц воссоздал для меня по образцу Обазина, я услышала, как Шпатц окликает меня. Резкость его тона заставила меня остановиться.
