— Нет, не хочу, — покачала я головой. — Но и того, что ты предлагаешь, тоже не хочу. — Но, увидев, как застыло ее лицо, я мягко добавила: — Ты только не подумай, что я осуждаю тебя, ничего подобного. Просто это не для меня. Я не хочу быть куртизанкой.
Она молчала, словно размышляла над моими словами.
— Eh, bon.
[14]
Тогда чего же ты хочешь? Только не говори, что хочешь остаться здесь навсегда в качестве особой подруги Бальсана, все равно не поверю.
Я пожала плечами, затянулась сигаретой:
— Вот в этом-то вся и загвоздка. Я пока сама не знаю. Мне хотелось бы самой зарабатывать, как я хочу. Работы я никогда не боялась.
— А что, по-твоему, делаю я? Если это не тяжкая работа, тогда я вообще не знаю, что это такое. — Эмильена помолчала, задумчиво меня разглядывая. — Понимаю, — наконец сказала она, — другими словами, ты хочешь настоящей работы. Может, тебе нужно свое ателье?
Неизвестно, откуда ей пришла в голову эта мысль, скорее ехидная, чем просто дурацкая, но я вдруг подумала: это лучшее, что мне до сих пор приходилось слышать.
— А почему бы и нет? Вон твои подруги, все без ума от моих шляпок. Ты же сама говорила, что стоит им увидеть на тебе такую, сразу спрашивают, где ты ее купила. Я откладываю каждый франк, который зарабатываю. Почему мне нельзя открыть собственное ателье?
Эмильена поджала губы:
— Чтобы открыть ателье, нужны деньги, много денег, несколькими франками тут не обойдешься.
— Могу попросить у Бальсана, — сказала я, но представила его реакцию и сразу упала духом. — Он ведь может помочь мне, как думаешь?
— Вопрос не в том, может или не может, главное — захочет ли. И внутренний голос говорит мне, что ему эта мысль покажется, мягко говоря, весьма оригинальной. — Она встала. — Мне надо одеться. Они скоро вернутся с охоты, и нам, как благовоспитанным дамам, надо сидеть в гостиной с чашечкой кофе, n’est-ce pas?
И она ушла, оставив меня одну, с сигаретой в руке. Вот и весь наш разговор о моем положении. К чести Эмильены, она больше ни разу не предлагала мне стать куртизанкой, даже не заговаривала об этом. Но вот мысль, которую она столь беспечно обронила, пустила в моей душе корни.
Собственное ателье. Почему нет?
* * *
Как только представилась благоприятная возможность, я изложила свою просьбу Бальсану. Сначала я намеревалась обсудить все после одной из наших недолгих интерлюдий, но не выдержала и без предупреждения заговорила об этом за ужином, когда лакей уже смахивал щеткой со стола крошки.
— Я хочу открыть шляпное ателье! — выпалила я.
Бальсан поднял на меня насмешливый взгляд.
— Ателье? — как эхо повторил он.
— Да, — ответила я и выдала заранее отрепетированный монолог о том, что Эмильена и все ее знакомые ценят и любят мои шляпки, что я сама уже кое-что заработала и скопила, что не видать мне душевного покоя, пока не найду себе дела. — Ателье — идеальный вариант, я могла бы заниматься своими шляпками, а все, кому это интересно, могли бы приходить и смотреть, и это дало бы мне возможность…
— Если Эмильена со своими красавицами потакают твоему странному хобби, — резко перебил он, — это не значит, что ты должна немедленно куда-то бежать и открывать свое ателье.
Слово «ателье» он произнес так, словно оно оставляло у него во рту неприятный привкус, и впервые у меня в голове мелькнула мысль, что в душе он обыкновенный буржуа, богач, рожденный для денег и взращенный на деньгах, которых у него куры не клюют.
— Так ты считаешь, что это хобби? — сквозь зубы процедила я.
Чтобы разозлить меня наверняка, большего и не надо, достаточно просто намекнуть, что не я сама решаю, что мне делать и как.
— А что, разве не так? — Он постучал сигаретой по столу и подождал, когда лакей поднесет ему зажженную зажигалку. — Твои шляпки очень милые, конечно, и красивые. Да, они произвели некоторое впечатление на дам, которые вьются вокруг Эмильены, но с чего ты взяла, что я стану поддерживать эту авантюру? Я считаю ее безнравственной. Женщины у нас не работают и не должны работать, а если кто и пытается, никогда не добивается успеха, если только не идет по стопам Эмильены — лежа на спине.
Я резко вскочила, едва не перевернув стул.
Он пустил в потолок кольцо дыма:
— И не смотри на меня такими глазами. Я что, мало даю тебе денег? Если надо больше, спроси. Я никогда тебе ни в чем не отказывал.
— Мне не нужны твои деньги! — фыркнула я.
— Правда? Должно быть, я что-то неправильно понял. Я думал, именно этого ты всегда и хотела.
Я развернулась и пулей выскочила из комнаты, не обращая внимания на его смех и призывы вернуться и не вести себя как ребенок. Он вовсе не хотел уязвить или обидеть меня, просто такой он был человек. У него в голове не укладывалось, что женщина может желать чего-то большего, чем он давал мне, ведь большинство женщин так себя не ведут.
Но я к этому большинству не принадлежала. Ярость, которая заставила меня мчаться, перепрыгивая через ступеньки, в свою комнату, где я тотчас закрылась на ключ и весь остаток вечера не хотела его даже видеть, эта ярость ожесточила мою душу, чувство благодарности к нему потускнело, как серебро, покрытое патиной.
Ненависти я к нему не питала и не хотела питать. Он слишком мне нравился.
Любым путем, как угодно, я должна найти собственный путь.
* * *
Желая поднять мне настроение, Бальсан уговорил меня прокатиться на ипподром, подальше от Руайо. Я хотела отказаться — мол, пусть знает, что у меня своя голова на плечах, что я буду делать только то, что мне самой нравится, — но соблазн хоть на время вырваться из замка оказался слишком силен. Изоляция сделалась для меня невыносимой. Меньше всего мне хотелось превращаться в мегеру, с обиженным видом бродящую по пустому дому.
И мы отправились в Лонгшан пообщаться с представителями высшего парижского общества. Дорогие скаковые лошади мчались по беговым дорожкам, а все те, кто хоть что-нибудь собой представлял, из кожи вон лезли, чтобы их тоже заметили. Что касается моды, она почти не изменилась. Был 1908 год, прошло почти десятилетие нового века, газеты провозгласили расцвет революционной эпохи. А женщины по-прежнему горделиво расхаживали все в тех же дурацких платьях с тесным лифом, сидеть в которых было сущим мучением, и с похожими на кочан капусты, нелепыми сооружениями на голове.
Я очень удивилась, когда встретила здесь Адриенну: она приехала в Лонгшан посмотреть на скачки со своей новой опекуншей, мадам Мозель, той самой свахой, организовавшей бегство в Египет. В первую минуту я не узнала свою юную тетушку, скромно прохаживающуюся вместе с сопровождающей ее мадам у самой беговой дорожки, огороженной белым заборчиком: тонкая фигурка в белых и кремовых тонах, вся в лентах, затянутая в корсет так, что, кажется, еще немного — и дух вон. Адриенна остановилась и мельком бросила на меня взгляд. Я стояла одна, в мужской шляпе с мягкими полями, простой блузке, с коротеньким шелковым галстуком под воротничком (я взяла галстук Бальсана и подрезала его), в подпоясанном ремешком черном жакете, юбке до щиколотки из верблюжьей шерсти и сапожках на низком каблуке. Лицо Адриенны вдруг осветилось.
