И снова я воздержалась комментировать эту новость. Вела себя так, словно его не существовало на свете.
Бальсан, почувствовав мой настрой, ни разу не упомянул его имя, а просто вручил мне букет желтых роз, которые, по его словам, срезал в саду Руайо. Я представила Бальсана Мисе и Серту, Кокто, Пикассо и Дягилеву. Им очень понравилось добродушие Бальсана, его непомерные увлечения женщинами и выпивкой, его небрежность, с которой он относился к своему огромному богатству (его родственники, владеющие текстильной промышленностью страны, как, впрочем, и я сама, благодаря войне сколотили неплохое состояние). Бальсан вложил немалые деньги в последний балет Дягилева и посоветовал мне сделать то же самое. Он купил несколько картин Пикассо, а когда услышал, что Стравинский хочет вывезти жену и дочь из охваченной хаосом России, то упросил меня помочь ему организовать фонд. Мне было очень обидно, что человек, которого я никогда не любила, с такой готовностью принят в мир богемы, в то время как человек, которого я обожала, неизменно воспринимался в нем чужим.
Я утешала себя тем, что все это уже в прошлом. Да, я продолжала любить Боя, я отчаянно страдала по ночам от одиночества, но этого человека для меня больше не существовало.
О, как я ошибалась!
6
Конец начался с дезертирства Антуанетты.
Это случилось в 1919 году — в первом после окончания войны году мирной жизни. Весна и лето были наполнены суетливой деловой активностью, я металась между своими ателье в Париже, Довиле и Биаррице. Совсем не было времени видеться с друзьями, и Мися даже пригрозила, что перестанет со мной общаться. Но на первом месте у меня было дело, мне надо было удержаться на плаву. Я готовилась к первому официальному показу коллекции вечерних платьев и ансамблей. Чтобы хоть как-то отдохнуть от настойчивых телефонных звонков Миси, от ее неожиданных появлений, я сняла виллу в Сен-Клу под Парижем, где свежий воздух и множество садов, а также расторопные безымянные слуги могли успокоить мои расстроенные нервы.
По правде говоря, виллу я решила снять еще и потому, что хотела избежать любой возможности случайно встретиться с Боем, особенно после того, как однажды мы с ним неожиданно столкнулись в ресторане. Он поймал меня, когда я вышла из дамской туалетной комнаты, в то время как его хорошенькая беременная жена сидела за столиком в обществе своих английских друзей. Бой бесцеремонно схватил меня за руку и увлек в укромный уголок:
— Ты что, теперь всегда будешь избегать меня? Я думал, эта фантазия у тебя скоро пройдет, мы снова сойдемся и все будет как прежде.
Я бросила ледяной взгляд на его руку и не сказала ни слова до тех пор, пока он не убрал ее. Выглядел Бой плохо. Пополнел, а ведь я привыкла видеть его сухощавым и подтянутым, на коже пятна, глаза красные, воспаленные. Его взгляд рассеянно блуждал, от прежней уверенности, что так всегда влекла меня к нему, не осталось и следа.
— Как прежде, больше не будет никогда, — твердо сказала я, чтобы у него не осталось никаких сомнений. — У тебя теперь есть жена. И скоро родится ребенок. А моя, как ты ее называешь, фантазия не пройдет, так что мой тебе совет: образумься, и как можно скорее. По твоему виду этого что-то не видно.
— Коко, прошу тебя… — Голос его осекся. Он смотрел на меня, в глазах его было такое страдание, что мне показалось, он сейчас заплачет. — Что ты со мной делаешь? Я же люблю тебя. И всегда буду любить. Мне пришлось жениться ради семьи, все родственники ждали от меня этого, настаивали. Если бы я знал, что потеряю тебя, то никогда бы этого не сделал. Клянусь, я бы женился на тебе!
Я и не подозревала, что дело обернется еще хуже. Как бы ни было мне больно, я считала, что самое страшное уже позади, хотя это было и слабым утешением. У меня есть моя работа, мои друзья, у меня своя полная и насыщенная жизнь. Но когда он произнес эти слова, я вспомнила и другие, о том, что гордыня принесет мне много страданий, и я захотела расхохотаться ему в лицо и крикнуть, мол, если бы он раньше потрудился хотя бы раз попросить меня об этом, может быть, я ответила бы согласием. Может быть, вышла бы за него и нарожала бы ему детей.
Но сейчас с моих губ сорвался лишь смех, жестокий и издевательский, услышав который он побелел как мел.
— Ты что, серьезно думаешь, будто я очень хотела выйти за тебя? Думаешь, мне хочется принадлежать тебе, стать твоей собственностью, твоим имуществом, супругой, которая обязана таскаться с тобой на разные приемы и сборища и украшать собой твой дом, в то время как ты будешь шляться неизвестно где и заниматься неизвестно чем? Нет уж, лучше я буду жить, как живу. Так у меня есть хоть прекрасные воспоминания, которые никто не может отобрать, даже ты. Возвращайся туда, где от тебя вечно чего-то ждут. Я тебя больше не люблю.
Я протиснулась мимо него и гордо пошла прочь, схватила со стула меховую накидку, а Мися и Кокто, с которыми я обедала, увидев мое состояние, швырнули на чек деньги и поспешили за мной. Вихрем покидая ресторан, я прошла мимо столика, за которым сидела жена Боя. Она бросила на меня полный сочувствия взгляд, и я разозлилась еще больше. Понятно, она прекрасно знала, кто я такая.
— Там был он, это правда? — спросила Мися, когда я махала рукой, подзывая свою машину. — Я же видела, как он пошел за тобой, когда ты выходила в туалет. Он хочет, чтобы ты вернулась к нему. Умоляет дать ему еще один шанс.
— Мися, прекрати, — пробормотал Кокто. — Ты же видишь, как она расстроилась.
— Еще бы не расстроилась! Это он расстроил ее. Коко, дорогая, успокойся. Давай мы…
Мой шофер уже подогнал машину, и я резко обернулась к ней.
— Оставь меня в покое, — ледяным голосом произнесла я, и она мгновенно побледнела. — Все вы, черт вас побери!
* * *
Вот вскоре после этого я и сняла виллу. Мися умоляла простить ее — с ней такое бывало крайне редко, и это лишь доказывало, что она действительно меня любит. Нечто подобное сказал мне и Кокто, когда явился с визитом. Мы сидели на веранде и пили кофе, вот тогда Кокто и поведал мне тайну Миси.
— Она жестока и вероломна, особенно когда видит, что человек уже у нее в руках, — вещал Кокто, — но ваш разрыв приводит ее в отчаяние, я это точно знаю. Да и здоровье у нее не ахти. Уже не один год.
— Здоровье? — фыркнула я. — Я знаю, у нее кое-что побаливает, но она сама виновата. Поменьше надо есть. Они со своим Сертом жрут в три горла.
Кокто захихикал, он всегда был готов самоутвердиться за чужой счет.
— Еда тут ни при чем, ее убивает другое. — Он наклонился ко мне ближе. — Она лотофаг, пожиратель лотоса… С тех самых пор, как стала музой Лотрека. Это он подсадил ее на лотос. Он употреблял эту штуку, чтобы уменьшить боли в ногах.
Где-то я уже слышала подобное выражение.
— Она что, принимает лауданум? — недоверчиво спросила я.
Я еще ни разу не видела Мисю под действием наркотика, хотя могла и не заметить. Я не очень в этом разбиралась.
