В память об Антуанетте и Джулии я назначила братьям ежемесячную сумму в качестве прибавки к их заработкам. Я также списалась с руководством школы, где учился мой племянник Андре, и вызвала его в Париж погостить. Сама мысль о моих родственниках пугала меня, среда, в которой я родилась, всегда была мне чуждой, но со своим племянником увидеться мне очень хотелось.
Наконец он приехал. Я очень удивилась, как он похож на мою сестру Джулию, но его острые скулы и мечтательный взгляд красивых, опушенных длинными ресницами глаз, присущих мужчинам из рода Шанель, живо напомнили мне о жестоком поступке отца. В свои почти десять лет Андре был удивительно хрупкого телосложения, как и я в свое время. Войдя в мой бутик на улице Камбон, он сразу принялся внимательно и с интересом разглядывать мои витрины с выставленными моделями одежды. Я сбежала к нему по лестнице, на шее у меня висели ножницы, из жакета, к которому пристали обрывки ниток, торчали булавки, а у ног весело прыгали собаки. Андре протянул мне руку.
Я замялась, а потом с улыбкой схватила его ладошку. Он вытянулся в струнку и пожал мою руку с таким видом, будто знакомился с каким-то важным, но чужим для него человеком.
— Мадемуазель Шанель, — сказал он на превосходном французском, и его произношение было четкое, с легким отпечатком, который дает образование, полученное в английском закрытом учебном заведении, — мне очень приятно с вами познакомиться.
На Питу и Поппи он даже не посмотрел, когда они тщательно исследовали его ботинки.
По собравшейся вокруг нас толпе сотрудников прошел негромкий одобрительный шепот, женщины стояли сложив руки на груди, как делают всегда, когда видят прекрасные манеры ребенка, не важно чьего.
— Да-да, — подмигнула я ему. — Но я надеюсь, мы с тобой скоро станем не просто знакомыми. Ты должен называть мне Tante Коко. Мадемуазель Шанель не пойдет, я ведь не школьная учительница. Смею думать, у тебя их сейчас и так хватает.
На его бледных щеках проступил румянец.
— Tante Коко, — повторил он.
Видимо, моя доброжелательность и прямота застали его врасплох. И вдруг лицо его сморщилось, будто он пытался сдержать несвоевременную икоту. Но как он ни старался, из него все-таки вырвался негромкий влажный кашель, который он тут же попытался подавить, прикрыв ладошкой рот.
— Ты что, болен? — воскликнула я. — Не простудился ли ты на корабле?
— Нет-нет, — ответил Андре, но тут же снова закашлялся, на этот раз сильнее, и Адриенна побежала в заднюю комнату за стаканом воды. — Ничего страшного, просто немного устал, я всегда кашляю, когда устаю, — смущенно произнес он, будто страдал заячьей губой или еще чем-то некрасивым. — Из-за этого мне не разрешают играть в крикет. Директор школы говорит, что во всем виноваты мои французские легкие.
Андре взял стакан, протянутый ему Адриенной. Пока он пил, я внимательно его рассмотрела. Очень худой и слабенький на вид. Мне это не показалось необычным, ведь я все еще помнила, какими худущими я и мои братья и сестры были в его возрасте — кожа да кости. Да, мяса на наших костях не хватало, но с Андре такого быть не должно. Я ведь поместила его по рекомендации Боя в самую дорогую школу. Как бы там ни было, учитывая стоимость его проживания, питания и обучения, мой племянник должен быть упитанным и розовощеким.
— Ну-ка, присядь сюда.
Я подвела его к ближайшему стулу. Воду он выпил всю, но больше не стал. Кашель его уменьшился, однако мне очень не понравилось, что, кашляя, он задыхался, а на висках отчетливо были видны синие вены.
— Ты, наверное, очень устал? Еще бы, такое долгое путешествие. Может, пойдем домой, отдохнешь?
— Я… — Он неуверенно замолчал, потом протянул руку к сидящим рядом и с обожанием смотревшим на него собакам и погладил их.
У меня появилось чувство, что он не привык открыто выражать свои желания.
— Чем бы ты хотел заняться? — приободрила я его. — У тебя сейчас каникулы, свободное время. Мы можем делать, что захотим… что ты сам захочешь.
На этот раз я не сомневалась: краснеет он оттого, что робеет.
— Я бы хотел посмотреть ваше ателье. Если вам не трудно, конечно. Я слышал, что вы знаменитая.
— Еще бы! — воскликнула Адриенна. — Самый известный модельер в Париже! — Она широко улыбнулась. — А я твоя двоюродная бабушка, так что и меня ты должен называть Tante Адриенна.
— Так у меня целых две тети?
Он смотрел на нас с благоговением. И теперь, глядя в его глаза, я видела своих умерших сестренок, видела наше утраченное детство, видела преследовавшее нас чувство, будто мы одни-одинешеньки в этом мире, что у нас никого нет.
— Да, две тети, — сказала я и взяла его за руку. — Пойдем покажу, как знаменита одна из них.
С широко открытыми глазами он пошел за мной, и я провела его по всем помещениям — от бутика на первом этаже до салона на третьем, где клиенты делают примерки, — показала ему свои коллекции, потом квартиру на четвертом этаже. Мы заглянули в рабочие комнаты со столами, заваленными обрезками тканей, с манекенами, на которых примеривают наряды, со стрекотом швейных машинок и щебетом работающих женщин.
Я показала ему лекала, чтобы создавать свои модели, платье, над которым я работала до его приезда.
— Это для одной очень важной баронессы, — сообщила я ему. — Она ждет его уже на следующей неделе, но приходится его ушивать, потому что она похудела и… В общем, вот так я и работаю. Может, я и знаменита, но, как видишь, все не так чудесно, как может показаться.
— О нет, тут чудесно! — Казалось, он очарован увиденным. — Я такого еще никогда не видел.
— Ну, тогда приходи ко мне работать, когда выучишься, — сказала я и в тот же момент поняла, что говорю совершенно серьезно.
Я и не думала, что он так тронет мое сердце, путь даже он и сын моей сестры: у меня никогда прежде не было материнских чувств. И все же, когда он расхаживал по рабочему помещению, вежливо задавал вопросы, на которые мои швеи с огромным удовольствием отвечали, я смотрела на него словно сквозь какую-то пелену, застилавшую глаза, и поняла, что это слезы, лишь тогда, когда Адриенна сунула мне в руку носовой платок.
— Возьми себя в руки, — пробормотала она. — Ты слишком чувствительна.
Я сердито посмотрела на нее, прикасаясь к мокрым глазам платком:
— Он какой-то болезненный на вид, тебе не кажется? Вон какой худой, бедняжка.
— Да, — кивнула она, — посмотри, как он кашляет. Мне это очень не нравится.
— Обязательно поведу его к врачу. Что и говорить, французские легкие. Если узнаю, что в этой школе о нем плохо заботились, им мало не покажется. Я платила достаточно, черт возьми, чтобы каждый день топить в его комнате, чтобы там не было этой проклятой английской сырости!
Я записалась на прием к лучшему в Париже врачу, и пока Андре по его просьбе снимал рубашку, обнажая ужасно узкую грудь, я пыталась скрыть волнение — больше всего боялась, что диагнозом будет туберкулез.
