Я расстегнула сумочку, достала из бумажника помятую банкноту в сотню франков. Это были мои чуть ли не последние наличные деньги, но не могла же я допустить, чтобы мальчик страдал. Я знала, что такое голод и боль, в юности именно в этом самом городе я натерпелась и от того и от другого. Я улыбнулась было мальчику, протянула деньги, но вдруг выражение его лица изменилось. С поразительным проворством он выхватил у меня банкноту, вскочил на ноги и рванул прочь так быстро, что только пятки засверкали, странно даже, что так можно бегать на таких худых ногах.
Сидя на корточках, я вздохнула и снова повернулась к его матери. Та фыркнула:
— Спасибо вам, мадам, уж не знаю, как вас звать. Теперь хоть у нас с сыночком будет что вечером поесть.
Переваливаясь как утка, она пошла прочь, крикнув что-то своему шустрому сообщнику. Я встала, отряхнула брюки и рассмеялась. Печалясь по поводу несчастий, которые переживает бедная Франция, я утратила бдительность, и этим воспользовались обыкновенные воры. Ловко, однако, они провели меня.
Не в последний раз, кстати.
9
Въезд в город у заставы Орлеанские ворота нам преградили баррикады из мешков с песком и немецкие солдаты с винтовками.
— Ну вот, — заметил Ларшер, — путешествие закончилось, мадемуазели.
Мари-Луиза уже выбиралась из машины, собираясь вытаскивать из багажника свои чемоданы. Я достала из кошелька пачку франков и вложила их в руку Ларшера:
— Спасибо. Если вам что-нибудь понадобится, найдете меня в «Рице». — Я говорила вполне серьезно: без него в эти нелегкие дни я наверняка пропала бы. — Удачи вам.
Ларшер сунул в карман деньги и помог мне выгрузить чемодан. Он стоял рядом с машиной, в грязной рубахе и штанах, от него несло по́том. Мари-Луиза, держа в руках по чемодану, вся растрепанная, улыбалась во весь рот.
— Ну, вы готовы, Коко? — пропищала она.
— Приготовьте паспорт, — посоветовал Ларшер.
Я запустила пальцы в спутанные волосы и неуверенно посмотрела на нацистских часовых, проверявших документы вернувшихся беглецов, которые стояли в медленно двигающейся очереди.
— И отвечайте только на вопросы, ни слова лишнего. — Он откашлялся и сплюнул. — Чертовы немцы! Уж чего-чего, а этого я никак не ожидал, чтобы проклятые фрицы командовали тут у нас, в нашем собственном городе.
Я пристроилась в очередь за Мари-Луизой. За спиной послышалось, как чихнул и зафырчал мотор старой развалины, на которой мы колесили взад-вперед по всей Франции. Под жгучим августовским солнцем мне вдруг пришло в голову, что я понятия не имею, откуда появился в моей жизни этот Ларшер и куда он теперь направляется. Мы были совсем чужие друг другу, нас свела сила обстоятельств, когда вся страна пребывала в панике, и очень может быть, наши пути больше никогда не пересекутся.
В очереди пришлось стоять больше двух часов. Прыщеватый и угрюмый юнец, проверявший документы, откровенно похотливым взглядом окинул Мари-Луизу с головы до ног, и она даже ответила ему жеманной улыбочкой. Меня он едва удостоил беглым взглядом. Наши паспорта были в порядке, он махнул рукой, пропуская нас, и тут я услышала за спиной протестующий шум, оглянулась вполоборота и увидела двух одетых в черное головорезов с автоматами. Наставив их на престарелую пару, нагруженную сумками, нацисты, грубо подталкивая, повели их в огражденное пространство.
— Не смотрите, — прошипела Мари-Луиза. — Наверное, это евреи. А те люди из гестапо.
Я быстро отвела глаза и с тяжелым сердцем пошла дальше. Одно дело услышать про политику нацистов в отношении евреев, совсем другое — собственными глазами видеть ее в действии. У арестованных был такой вид, словно они сейчас упадут в обморок. Они были слишком старые, чтобы представлять собой угрозу.
— Куда их забрали? — спросила я, когда мы отошли достаточно далеко от контрольно-пропускного пункта и нас никто не мог услышать.
Вокруг нас сновали пешеходы, обычные парижане, спешащие по своим дневным делам, хотя в их лицах чувствовалась какая-то напряженность, а в глазах был виден затаенный страх. Все старались не смотреть друг на друга, в нашу сторону даже мельком никто не бросил взгляда, словно две измятые и растрепанные женщины, прущие куда-то по улице тяжеленные чемоданы, — самое обыденное зрелище.
Мари-Луиза пожала плечами:
— А кто его знает? Это не наши проблемы.
А что, она, пожалуй, права. Тем более что у меня полно своих срочных дел и сейчас самое главное поскорее добраться до «Рица» и до своего номера.
— Не могу больше, — сказала я и остановилась, чтобы передохнуть, опустила чемодан и прижала руку к животу, где начинались спазмы. — Надо взять такси.
Мари-Луиза тоже остановилась, оглядела бульвар. На нем попадались кое-какие транспортные средства, но их было гораздо меньше, чем обычно.
— Можно попробовать на метро, — сказала она. — Сейчас оно уже должно работать.
Я бросила на нее сердитый взгляд. Неужели она не видит, в каком я состоянии и метро просто не вынесу? Я не стала дожидаться ее возражений, ступила на край тротуара и подняла руку с новой пачкой франков, так чтобы ее было хорошо видно. Через несколько секунд передо мной остановилась легковая машина. За рулем сидел молодой человек в берете, со свисающей изо рта сигаретой. Он потянулся и опустил стекло со стороны пассажирского сиденья:
— Ну что, дамы, прокатимся?
— Да-да, пожалуйста.
Мари-Луиза только охнуть успела от изумления, как я открыла заднюю дверь, бросила чемодан на сиденье и, оставив для нее дверь открытой, села рядом с водителем. Она втиснулась между чемоданами и едва успела устроиться, как машина тронулась с места.
— Вы француженки? — спросил шофер, выруливая на середину дороги.
— Да.
И тут я увидела торчащую у него из кармана рубашки голубенькую пачку сигарет. Он перехватил мой взгляд, достал сигареты и коробок спичек и протянул их мне.
— Немцы раздают их бесплатно, как леденцы, — сказал он, когда я прикурила, затянулась и откинулась на спинку сиденья, с наслаждением чувствуя, как дым заполняет легкие.
Вертя баранку, он принялся пересказывать последние новости, которые до нас еще не дошли. Мы мчались к району, где расположен отель «Риц». Вести были безрадостные, они только усилили мои мрачные предчувствия.
— Немцев тут как собак нерезаных. Они заняли Парламент, Палату депутатов и Сенат в Люксембургском саду. Все главные гостиницы реквизированы — «Риц», «Мажестик», «Георг Пятый», «Рафаэль»… Ну и конечно, лучшие особняки. Газ и электричество в основном есть, полицейские тоже продолжают служить, но фрицы поснимали наши флаги и понавешали своих. Я не шучу, Париж теперь немецкий город. — Он выпустил струю дыма, и глаза его потемнели. — Прямо как саранча… Наверняка заранее все спланировали. Захватили все так быстро, что мы не успели опомниться, а они уже маршируют по нашим улицам, да еще с танками и броневиками; их тут столько, что представить себе не можете, — тысячи!
