– Не надо, – пробормотал я. – Справлюсь.
Мне, однако, становилось хуже. Я перестал ощущать Астра, на руках лежала тяжелая вещь, а не живое тело. Надо было остановиться, вслушаться в его дыхание, сообразить, чем можно помочь. Но впереди прыгал Орлан, оттуда слышалось повелительное: «Скорей! Скорей!» – и я шел, сжав зубы, задыхаясь от ненависти к Орлану, повторяя про себя одно: «Не упасть! Только не упасть!»
– Не смотри на него так – он живой! – сказала Мери.
– Не упасть! – повторил я вслух. Астр дышал мелко и часто, сердце билось тише, чем прежде, но отчетливей. И если бы не синева щек и рук, я подумал бы даже, что ему стало лучше. – Да, он живой, – сказал я Мери.
До моей руки дотронулся Андре. Я посмотрел на него и понял, что к нему возвращается разум. Глаза его были скорбны, но не безумны.
– Дай… мне… – с трудом сказал он и показал на Астра. Он мучительно искал забытые слова, лицо его страдальчески сморщилось от усилий. – Дай…
– Меня зовут Эли, – сказал я. – Вспомни: я твой друг Эли.
– Дай… – повторил он упавшим голосом. Он не вспомнил меня.
– Потом, Андре, – ответил я. – У меня еще есть силы нести сына.
Он больше не обращался ко мне и шел, опустив голову, рыже-красные локоны двигались, как живые, и закрывали лицо. Я знал, что сейчас Андре ищет слова, но они не шли на язык, странный шепот в моем мозгу исходил из глубин его черепной коробки. Я не обрадовался, так мне было тяжело, я лишь сказал Мери:
– Безумие его, кажется, постепенно проходит.
– Твой друг давно уже не безумен. И если ты дашь ему Астра, он его не уронит.
Отдать Астра я не мог даже Мери.
– Ладно, скоро привал.
На этот раз привал вышел длинный. Орлан куда-то исчез и долго не возвращался. Около меня присели капитаны и Ромеро. Осима с той же энергией и четкостью, с какими командовал кораблем, подготавливал мятеж.
Ручные лазеры были вручены во время раздачи еды, я тоже получил эту игрушку. Я говорю «игрушку», ибо против невидимок они неэффективны, хотя головоглазов поражали.
– Взять противника на абордаж, приставить пистолет к уху и хладнокровно спустить курок – так, кажется, воевали в ваши времена? – сказал я Камагину, усмехнувшись.
Он возразил, пожав плечами:
– В мое время уже сто лет не было войн. Мы сносили горы и осушали моря, колонизировали планеты и первые двинулись к звездам. У вас пробелы в истории, адмирал.
– Не сердитесь. Я не хотел вас задевать, Эдуард.
– Я иногда удивляюсь вам, но никогда не сержусь, Эли.
– Итак, две возможности: или сегодня ночью, или завтра утром, – сказал Осима. – У нас все готово, адмирал.
– Я бы на месте разрушителей выбрал ночь, а не утро, – заметил Петри. – Перещелкать нас во время сна этичней.
– Этичней? – удивленно спросил я.
Он разъяснил с обычной своей флегматичной обстоятельностью:
– Судя по всему, что мы знаем о них, и по информации из ваших снов, минус-этика и все, что мы считаем отвратительным, у них возведено в доблесть. Органы Охраны Зла и Насаждения Вероломства – разве вы не слышали это от них самих?
– Вы, кажется, думаете, что я реально присутствовал на их совещании? Даже правдивая информация может облекаться в фантастические одежды… Откровение совершалось в бреду, не забывайте этого.
Золотое небо превратилось в черное. Оранжевая укатилась за горизонт. Вокруг пленных замерцали огни сторожевых головоглазов.
Я оставил Астра на попечении Мери к прошелся по лагерю.
Люди были перемешаны с пегасами и ящерами – по сигналу они сразу могли вскочить на спины крылатых и мчаться в сражение.
Осиму и Петри я застал у драконов. Они прилаживали на спины ящеров ящики, набитые какими-то металлическими цилиндрами.
– Старинные ручные гранаты, – пояснил Осима. – Их было множество на звездолете «Менделеев», некоторое количество Эдуард прихватил на «Возничий», а оттуда переправил на «Волопас». Основная масса гранат сдана в земные музеи, но эти послужат нам. Пользоваться ими просто, Камагин нам показывал.
Самого Камагина я застал у ангелов. Труб распаковывал ящик с гранатами. Он радостно приветствовал меня. Ангел рвался в бой.
– Лазеры ангелам раздавать не будем, – сообщил Камагин. – Эта техника им не по душе, но ручные гранаты и разрядники, по-моему, просто созданы для них – так они ловко с ними обращаются. Попади-ка вон в то пятнышко, Труб.
Труб что-то метнул в золотой самородок, тускло поблескивающий в свинцовой скале. Я испугался, что разразится взрыв и на шум сбегутся разрушители. Но Труб использовал кусок золота, валявшийся под ногами. Все ангелы отличаются дьявольской зоркостью, а Труб и тут превосходил собратьев: один кусок золота вонзился в другой так прочно, словно они были приварены.
Труб гордо закутался в крылья.
– Врагам придется несладко, когда мы нападем с воздуха, – объявил Камагин, сияя.
Я прошелся по сектору ангелов и ни одного не увидел спящим: все упражнялись в метании. И, в отличие от обычного шума, царящего в любом сборище ангелов, на ночных учениях была мертвенная тишина – только влажные удары свинца о золото и золота о свинец нарушали кажущееся спокойствие.
– Люди шьют карманчики для ангелов, – информировал меня Камагин. – Каждый на пяток гранат, а привешивать карманчики будем под крылья, там они незаметны.
Во время ночной прогулки по лагерю я набрел на Орлана.
Он шел без телохранителей, лицо его призрачно фосфоресцировало, он, как и я, видимо, обходил лагерь, но только снаружи. Я поспешно отошел, не завязывая разговора. Светящийся силуэт быстро погас в темноте.
Мери спала, обняв рукой Астра. Астр дышал, но очень слабо.
«Завтра, – говорил я себе, засыпая. – Завтра утром… Гравитация уменьшается…»
8
Утром Астр умер.
Меня разбудил крик Мери. Вскочив, я выхватил из ее рук сына.
– Нет! – кричала Мери, хватаясь за голову. – Нет, нет!
Я качал Астра, звал, просил услышать меня. Последним усилием он открыл глаза, потом по телу его прошла судорога, и он вытянулся у меня на руках.
Он лежал, одеревенелый, холодеющий, всматривался в меня невидящими глазами, все эти дни и часы перед смертью он не открывал глаза, а сейчас, умирая, открыл их, чтоб в последний раз поглядеть на мир, – и не увидел мира…
На крик Мери сбежались люди, рядом тяжело опустился Труб. Я по-прежнему держал Астра на руках, но глядел на Мери. Она упала, захлебываясь слезами. А я думал о том, что мне природа почему-то отказала в этом скорбном умении – выплакать свое горе.
Мои предки горевали и утешались рыданием, ликовали и открывали душу слезами, гневались и сострадали плачем, слезы омывали их души над трупами близких, в минуты ярости, над чувствительной книгой, от трогательного слова, от страшного известия, от неожиданной радости… А мне, их потомку, этой отдушины не дано, глаза мои всегда сухи…
