– Поле! Поле! – крикнули мы с Ромеро, и Лусин вызвал поле.
Все остальное совершилось почти мгновенно. Я сижу в своей комнате, на моем экране медленно, очень медленно развертывается зафиксированная стереокамерами картина. Я в сотый раз всматриваюсь в нее – каждая линия, каждый блик пронзают неусмиряемой болью. Лусину ничего не грозило, теперь это ясно. Скафандр был слишком прочен для руковолос охраны Уоха. Я понимаю Лусина. Я понимаю себя, всех нас понимаю. Мы не знали, насколько оберегатели сильны физически, мы видели лишь их фанатизм и свирепость. Лусин сконцентрировал поле, словно он снова сражался с головоглазами и невидимками или на него напал ошалевший драчливый ангел. Какую-то долю секунды я или Ромеро, бежавшие вслед, могли бы помешать ему так сгустить в себе силовые линии. Мы этого не сделали. И мы увидели, как напавших отбросило от Лусина словно взрывом. Только один удержался: его гибкие руковолосы так сцепились со скафандром, что их можно было вырвать из головы, но не оторвать от человека.
Лусин и в эту страшную минуту остался Лусином. Он не остановился, хладнокровно осматриваясь, не стал неторопливо ослаблять поле. Вокруг рушились, смертно искря, ломая ноги, разбрасывая по сторонам вырванные руковолосы, дико перепуганные оберегатели – он думал о них, а не о себе. Он разом выключил поле, он отрубил его, чтобы оно не растерзало противников. И сразу же, на какие-то доли секунды, он сам стал игрушкой в хаосе бушующих вокруг стихий, пушинкой среди неконтролируемых случайностей!
Все совершилось в эти доли секунды. Вцепившийся в Лусина охранник, почуяв, что поле пропало, снова отчаянно дернул свои запутавшиеся в скафандре руковолосы, но не выдернул, а повалился вниз, увлекая с собой Лусина. Оба стояли на краю плахи и низринулись в ее зев, в самый фокус печи, в котором зловеще поблескивали электроды. Снова ударила молния, снова взметнулось пламя, но тут же погасло, сбитое вернувшимся охранным полем. И я, и Ромеро, и бежавшие за нами демиург с галактом бросили свои поля в помощь Лусину, но было уже поздно. То, от чего предостерегал Оан, совершилось. Дьявольский электрический эшафот, печь, поглощавшая обреченных, разлетелась в куски. Среди осколков лежал пробитый чудовищным разрядом, полусожженный скафандр, а внутри его – мертвое тело, изуродованное тело Лусина!
– Планета погибла! – с ужасом закричал Оан.
У меня подогнулись ноги. Меня поддержал Граций. Мери закричала: ей показалось, что я погиб, как и Лусин. Но я пришел в себя. Я застонал от горя и ярости. Я готов был уничтожить аранов, метавшихся по площади, – всех до единого. До сих пор не понимаю, как я сумел не дать гневу вырваться наружу таким страшным поступком.
– Жестокие боги! Снизошли Жестокие боги! – вопили улепетывающие пауки.
Я сбросил скафандр. Я больше не мог прикидываться паукообразным. Во мне острой болью отдавался отчаянный вопль звона и света: «Снизошли Жестокие боги!» Мери и Ирина тоже швырнули наземь свой камуфляж. Они возились с Лусином, им помогали Ромеро и Граций, а я опустился на землю, обессиленный, у меня тряслись ноги.
Ко мне подобрался Орлан, он, как и Граций, не скинул маскировки.
– Ужасное несчастье, Эли! Но может совершиться еще большее. Прошу тебя: прислушайся к Оану!
Только тогда я сообразил, что Оан что-то говорит, а я не слышу.
– Чего ты хочешь? – спросил я. – Чего еще тебе надо?
– Мать – Накопительница молний рассвирепела, – донесся в мое сознание далекий голос Оана. – Уходите, уходите, теперь все здесь погибнут, и вы погибнете вместе с нами, если не уйдете!
Все волосы на его голове встали дыбом, затем изогнулись, десятками гибких рук указывая на восток, откуда шла ночь. Три Пыльных Солнца клонились к закату, вчера в это время с той стороны горизонта бежала глухая тьма – от темных звезд, от проклятых звезд этого проклятого мирка. Сейчас надвигалась заря, а не ночь. Летели огненные облака, клочки мятущегося пламени. Всем в себе, без приборов, я ощутил сгущение электрических зарядов, я весь словно превратился в живой конденсатор, заряженный донельзя. Надвигалась электрическая буря такой силы, какой мне еще не приходилось видеть.
– Всем в охранные поля!
Я вызвал Камагина. Было большой удачей, что «Змееносец» находился поблизости от планеты.
– Вы видели, Эдуард? – спросил я. – Вы все видели?
– Какой ужас, Эли! – послышался горестный возглас Камагина. – Мы все видели, адмирал. К сожалению, мы не могли помочь.
– Эдуард, над планетой скоро забушует электрический ураган. Подозреваю, что несчастных электрических пауков будет рвать на части свирепая Мать – Накопительница молний, так они называют свою владычицу. Даже пещеры их не спасут. Ярость ее как-то связана с разрушением электрической плахи. Всыпьте ей, Эдуард! Всыпьте покрепче! Покажите всем злым матерям и отцам, всем Жестоким богам и чертям, что есть в мире такая сила, как человечество!
– Яростной матери не поздоровится! – заверил Камагин. – Сегодня она займется не истреблением своих сыновей, а пополнением наших запасов активного вещества. Пусть неистовствует с полезной отдачей!
Буря разразилась минуты через три. Наши земные грозы – это тучи, жидкий ливень и молнии, пробегающие в облаках. Гроза на Арании – это огонь: молнии, секущие землю, молнии, бьющие из-под земли, молнии на холмах, молнии в долинах… Никакого дождя, раскатов грома и влажной прохлады. Один огонь и непрерывный гул, до того тяжкий, что разрывало не только уши, но и душу. Если бы мы не защищались охранными полями, всех испепелило бы в первое же мгновение. Ромеро заботливо оградил своим полем и Оана, но тот не знал, как прочна эта защита, и трясся, с минуты на минуту ожидая гибели.
А затем все волшебно переменилось. Камагину понадобилось четыре минуты для настройки резервуаров на прием грозы. Он опоздал ровно настолько, насколько было нужно, чтобы дать нам почувствовать бешенство распоясавшейся огненосной Матери, но не позволить ей нанести серьезного вреда планете. Насосы звездолета работали, как на базе, где заправлялись активным веществом. Молнии, только что осыпавшие землю, унеслись вверх, гроза била в небо, а не в планету. А на земле стало тихо, так удивительно, так недоуменно тихо, будто Арания растерянно прислушивалась к себе. Над нами теснились огненные облака, из них по-прежнему хлестало пламя, но теперь оно уносилось к звездам – миллиарды молний сливались в одну исполинскую реку огня, огненная река мчалась к жерлам корабля и пропадала в них. Не прошло и двадцати минут, как облака стали редеть, распались на клочья, они таяли, гасли, из них уже не вырывались молнии. Камагин не остановил насосов: и остатки облаков несли электрические заряды. Эдуард гнал в резервуары все.
– Теперь я пообдеру планету, – сказал Камагин, когда покончил с облаками. – Она вся так насыщена электричеством, что не грех попользоваться от ее избыточного богатства. И бедным аранам станет легче, их фанатизм, я думаю, в какой-то степени продукт перегрузки тел электричеством.
Я попросил Камагина не слишком усердствовать: молнии, бьющие из земли, производят не меньше разрушений, чем молнии, бьющие в землю. Эдуард произвел очищение планеты от избыточного электричества с такой осторожностью, что иначе как изящной я эту операцию и назвать не могу. Планета отдавала накопленные заряды плавно, без грохота и огня, и отдала, как выяснилось потом, так много, что запасы звездолета основательно пополнились.
