На скамейке сидела Мери Глан.
– Здравствуйте, Эли! – сказала она. – Вас ведь зовут Эли Гамазин?
– Здравствуйте! – ответил я. – Да, я Эли Гамазин. А вы, если не ошибаюсь, Мери Глан?
Она спокойно кивнула.
– Какое совпадение, – сказал я. – Представьте себе, я только что думал о вас, и вот – вы появляетесь!
– Вы считаете это совпадением? Просто я попросила Охранительницу навести вас на мысли обо мне.
Мне стало смешно и досадно. За три года я успел забыть, что на Земле командуют Охранительницы. Если и было чудо, что я думал о Мери, то чудо обыденное, технически подготовленное, еще деды потрудились, чтоб оно было осуществимым.
– Итак, вы хотели меня увидеть, Мери? Я все же настаиваю на своем: я тоже поинтересовался, где вы. Что же мы скажем друг другу теперь, когда желания наши осуществились?
Она не торопилась с ответом. Впоследствии я узнал, что до нее не вдруг доходит, чего от нее ждут. Пока она раздумывала, я разглядывал ее. Я помнил ее некрасивой, но она была скорее хорошенькой. Единственным, что не вязалось с ее тонким лицом, были широкие брови, но они нависали над такими задумчивыми глазами, что несоответствие пропадало. С первой встречи я знал, что глаза у нее темные, но поначалу мне показалось, что они темны от гнева.
– Я виновата перед вами, – сказала Мери. – Не знаю, почему я была с вами груба в Каире и на этой площади. Я решила: извинюсь, когда встретимся. Но вы улетели на Ору, а после в Плеяды и Персей. А теперь вы вернулись, и я извинилась!
Она встала, но я задержал ее. Мне захотелось пошутить.
– А вы знаете, что перед отлетом я запрашивал Справочную о нашей взаимной пригодности?
Мери решительно не хотела смущаться.
– Да, знаю. Я знаю также и то, что мы ни с какой стороны не подходим друг другу. Всего доброго, Эли.
Я не решился задерживать ее. Я сидел на скамейке и смотрел ей вслед. Про Справочную она соврала: Охранительницы не выдают личных тайн. Потом я сообразил, что Мери, очевидно, тоже запрашивала обо мне и потому знает, как мало у нас соответствия. Она для того и попрощалась, чтобы я не узнал ее маленького секрета. Мне было жалко, что она ушла.
– Вы не забыли, что вас ждет друг? – сказала Охранительница голосом старика.
Вызванная авиетка появилась немедленно.
– Я хотел лететь вам навстречу, – сказал Ромеро, обнимая меня. – Справочная доложила, что вы замечтались на одной из площадей. Куда же мы с вами, юный многострадальный Одиссей? До обеда еще часа два, если, конечно, вы не желаете подкрепиться пораньше.
Он держался так непринужденно, словно у нас никогда не было споров. Я охотно поддержал этот тон.
– Пойдемте на гребень Центрального кольца. Оттуда великолепнейший вид на Столицу.
– Отлично. Любоваться Столицей я готов всегда, сегодня к тому же ясный день.
Пока мы поднимались на крышу, я украдкой присматривался к Павлу. Все мои знакомые стали иными, я еще не привык к их новому виду.
– Давненько мы не виделись, – сказал Ромеро, улыбаясь.
– Всего два с половиной года.
– Нет, мой друг, целую эпоху. Мы простились в одной социальной эпохе, а встретились в другой. Отсчет времени правильнее вести по событиям, а не по часам.
– Событий произошло много.
– Произошла революция, друг мой. А если власть не перешла от одного класса к другому, как это бывало у предков, так лишь потому, что давно не существует классов. Это, впрочем, не умаляет совершившегося переворота.
– Вы называете это переворотом?
– Вы считаете, что я не прав? До сих пор мы жили лишь для себя. А попробуй ныне осуществить что-нибудь полезное одному человечеству – Большая еще поразмыслит, не повредит ли это народам, которых мы вздумали опекать.
Я понимал, что он не столько вызывает меня на спор, сколько отделывается от накопившейся горечи.
– Я бы назвал это по-иному, Павел. Просто человечество настолько развилось, что среди прочих его потребностей появились и такие, как помощь иным народам.
– Оставим это, – сказал он. – Я не собираюсь никого переубеждать. Кстати, для ясности… Когда недавно Большая объявила о ваших открытиях в Персее, я, как и все, с честной душой проголосовал за ошеломляющий проект покончить с последними остатками самостоятельности Земли.
Разговор этот шел уже на крыше сотого этажа. Столица была до того красива, что захватывало дух.
С высот Центрального кольца она видна вся. День был пронзительно ясный. Я тысячу раз ходил и бегал по крыше. Зимой я пробегал на лыжах всю тридцатикилометровую магистраль, проложенную на вершине Центрального кольца, летом проходил ее пешком, все здесь было видено и перевидено, а я оглядывался с чувством, что впервые по-настоящему вижу Столицу. Я не уставал вертеть головой. Я восхищался, каждый раз заново открывая это, простотой плана великого города. Три кольца прорезают двадцать четыре магистрали, от Музейного города наружу, – красочные, неповторимо своеобразные улицы. Вот и все! Вся Столица исчерпывается переплетением трех колец и двадцати четырех радиусов, проложенных сквозь кольца.
– Вечный город, – сказал я. – Он простоит тысячелетия после нас – как памятник нашим делам.
– Умирающий город, – отозвался Ромеро. – Если хотите, это единственный город на Земле, который начал умирать, еще не родившись. Он не дожил до самого себя.
Я знал, что ради красного словца Ромеро себя не пожалеет, но отзыв о Столице покоробил меня. Ромеро удивился:
– Вы не знаете истории Столицы?
– Это был первый город, построенный после Объединения.
– Это, разумеется, существенно. Но, кроме существенного, в любом знании есть и интересные пустячки. Об одном из таких, если угодно, пустячков я вам расскажу.
Вскоре после Объединения, сказал он, были начаты поиски всего выдающегося, что талантливые люди придумали в прежнюю эпоху и что тогда нельзя было осуществить. Проекты машин, способы переделки природы, новые методы строительства и прочее, а среди прочего – архитектурные замыслы.
Была обнаружена тетрадь рисунков давно умершего Бориса Ланда, архитектора, проектировавшего жилые здания и стадионы. Борис, по-видимому, был из тех, кого в свое время называли талантливыми неудачниками. Днем он разрабатывал стандартное жилье, а ночью, на бумаге, возводил невоздвигаемые города.
Среди его ярких фантазий был и город на двести тысяч человек – одно высотное здание, окруженное парком. Город-дом, неосуществимый при жизни Бориса, легко мог быть построен в новом веке. И хотя тогда уже было ясно, что мегаполисы свое отжили, человечество постановило воздвигнуть Столицу как памятник. Это был последний из концентрированных городов Земли и первое из тех мест, в которых сконцентрировались все удобства, затребованные людьми.
