Она обняла меня, прижалась ко мне.
– А если что случится… Ты не простишь, что я взяла Астра?
– Астр такой же человек, как и мы. И если придется умирать, он умрет не раньше нас с тобою.
Она оттолкнула меня. У нее опять изменилось настроение, я предчувствовал бурю. Но она сдержалась.
– Удивительный вы народ, мужчины, – сказала она только. – Для вас все – повод для хлесткой формулировки. Умрет не раньше нас с тобою – это так утешительно, Эли!
– Если я скажу по-другому, ты мне не поверишь…
– Скажи – может, и поверю!
– Тоскуешь по неправде? Жаждешь обмана?
– Какие напыщенные слова – тоскуешь, жаждешь! Ничего я не жажду, ни о чем не тоскую. Я боюсь, можешь ты это понять?
Я не стал продолжать этот разговор и пошел на совещание командиров.
На улице внутри корабельного городка ко мне подошел Ромеро.
– Дорогой Эли, не завидуете ли вы нашим предкам, воевавшим без семей? – спросил он.
– Может быть, – ответил я сдержанно.
Ромеро продолжал со странной для него настойчивостью:
– Я хотел бы поспорить с вами, любезный адмирал. Мы иногда говорим о предках общими формулами, а не конкретно. Им часто приходилось сражаться, защищая своих детей и жен, и они тогда дрались не хуже, а лучше – яростно и самозабвенно, жестоко и до конца, Эли!
Я посмотрел на него. Вера была в эскадре Леонида. И детей у Ромеро не было, он не мог говорить о своих детях.
Он шагал рядом со мной, подчеркнуто собранный, жесткий, до краев наполненный ледяной страстью, он с чем-то яростно боролся во мне, а не просто разговаривал. Таким я видел его лишь однажды – когда он пытался завязать драку из-за Мери.
Я сухо сказал:
– К сожалению, должен ответить вам общей формулой. Мы будем сражаться яростно и самозабвенно, жестоко и до конца, Павел. Но не за своих детей и жен, даже не за одно человечество – за всех разумных существ, нуждающихся в нашей помощи.
Я был уверен, что он обидится на такую бесцеремонную отповедь, но он вдруг успокоился. Если и был среди моих друзей непостижимый человек, то его звали Ромеро.
Звездные полусферы в салоне пылали так, что глазам становилось больно. Красные, голубые, фиолетовые гиганты заходились в неистовом сиянии, а среди этих небесных огней сверкали искусственные, их было больше двухсот – зловещие зеленые точки, пылающие узлы сплетенной для нас паутины. Оранжевая была в неделях светового пути, она казалась горошиной среди точек. Я хмуро любовался ею.
– Начинаем! – сказал я.
– Начинаем! – отозвались Осима и Петри. Маленький космонавт молчал. Я уловил его скорбный взгляд: он смотрел на два звездолета, неподвижно висевшие в черной пустоте неподалеку от «Волопаса». Я до спазма в сердце понимал боль Камагина – она была иной, чем у его товарищей.
Этот человек, наш предок, наш современник и друг, командовал фантастически совершенным кораблем – в самых несбыточных своих мечтах он и представить такого не мог. Мы были, в конце концов, в своем времени, а он перешел границы, определенные обыкновенному человеку. И сейчас он собственным приказом должен был уничтожить изумительное творение, которое ему вручили.
Наши взгляды встретились. Камагин опустил голову.
– Начинаем, – сказал и он. Голос его был нетверд.
Теперь медлил я. Оставалось отдать последнее распоряжение: «Приступайте к аннигиляции!» Я не мог подвести черту так просто, двумя невыразительными словами. И не потому, что внезапно засомневался. Другого решения не было: только уничтожение двух кораблей еще могло спасти нас. Я бы солгал, если бы сказал, что в тот момент меня тревожила собственная наша судьба: мы свободным решением избрали этот рискованный путь, неудачи, даже катастрофы, были на нем возможностями не менее реальными, чем успех. Я думал о том, что будет после того, как нас, запертых по эту сторону скопления, не станет. Ответственность за судьбы находившихся вне Персея звездолетов с меня никто не снимал – хоть формально, но я еще командовал флотом.
– Насколько я понимаю, вы собираетесь объявить миру ваше завещание? – уточнил Ромеро, когда я рассказал, о чем думал. – Не рановато ли, адмирал?
– Завещание – рановато. Но подвести итог нашим блужданиям в Персее – самое время.
Мысль моя сводилась к следующему. Вражеский флот не подпускал нас к одинокой планетке и, удирая, утаскивал ее с собой. Почему они так страховались? Вероятно, боялись, что вещества планеты хватит на разрыв кривизны. Опыт врага нужно использовать для победы над ним. Стратегию вторжения пора менять.
– Я кое-что набросал, послушайте, – сказал Ромеро.
Я привожу здесь текст отправленной нами депеши – в варианте Ромеро ничего не пришлось менять.
«Человечеству.
Вере Гамазиной, Аллану Крузу, Леониду Мраве, Ольге Трондайк.
Адмирал Большого Галактического флота Эли Гамазин.
Вторжение трех звездолетов в скопление Хи Персея, возможно, окончится неудачей. Два корабля будут уничтожены нами самими, судьба третьего со всеми экипажами еще неясна. Вы должны считаться с тем, что нам, возможно, не удастся вырваться на свободу. Рассматривайте это сообщение как мой последний приказ по флоту.
Прямое вторжение в Персей отменяю как недостижимое. В скопление надо проникать не тараном, а исподволь – разрушать, а не пробивать неевклидовость. Попытки захвата одиноких звезд и планет на периферии скопления, в зоне меняющейся метрики, успехом пока не завершились и вряд ли завершатся. Советую овладеть одинокими космическими телами вдали от скопления, где искривляющие механизмы не действуют, и постепенно их подтягивать, не выпуская из сферы влияния звездолетов.
Лишь сконцентрировав достаточно крупную массу таких опорных тел у неевклидова барьера, переходите к следующему этапу – аннигиляции. При такой подготовке, время которой, возможно, исчисляется многими земными десятилетиями, можно рассчитывать, что откроются космические ворота, неподконтрольные противнику.
Подтвердите получение».
Сверхсветовые волны трижды уносили наше послание из звездных бездн Персея в мировой космос. Мы не сомневались, что разрушители перехватят нашу передачу, но не считали нужным таиться, даже если бы могли сохранить секрет: новая стратегия держалась не на скрытности, а на могуществе.
Третья передача еще не кончилась, когда мы приняли ответ Аллана: «Приказ адмирала получен. Всей душой с вами. С волнением ожидаем результатов прорыва».
– Можно взрывать звездолеты, – сказал я.
14
План уничтожения звездолетов был итогом холодной работы ума, а не плодом вольного желания. Мы сделали чувству только одну уступку – не было никаких внешних эффектов: ни шаров испепеляющего пламени, ни снопов убийственной радиации, ни газовых туманностей, ни потоков элементарных частиц…
