- Бей! - зарыдала она, скорчившись на полу. - Бей, ирод! До смерти забей! Пущай все знают, какой ты зверь! Ни меня, ни дочерей пощадить не хочешь! Всем нам жизни поломал!.. Ну, чего ждёшь? - Приподнявшись, Предслава плюнула в окаменевшее от гнева лицо Романа. - Меня избей, Феодору - в монастырь запри, Саломею кому хошь отдавай! Нешто не вижу я, для кого ты стараешься? Для потаскухи своей безродной! Отец твой на княгине был женат, ты за себя княжью дочь взял, а девка твоя…
- С-сука! - не выдержав, Роман ударил жену ногой. Она взвизгнула. Он снова занёс ногу. - С-сука! С-сама в монастырь п-пойдёшь! С-сам п-постригу!.. И не жена т-ты мне боле! П-пошла вон!
На крики избиваемой княгини уже рвались боярыни и мамки. Когда они ввалились пёстрой, бестолково кудахчущей толпой в светлицу, Роман остановился, перевёл дух.
- П-пущай охолонет, - выдохнул он сквозь зубы. - Да п-приданое дочери готовит! На Троицу свадьба!
На Масленицу приезжали послы из Чернигова. Знатного боярина, Ольстина Олексича, послал Ярослав черниговский уговариваться о свадьбе молодого Михаила Всеволодича. Роман за дочерью давал хорошее приданое, не скупился, задаривал послов, обещал и дальше стоять с Ольговичами заодно.
Ничего этого не видела Предслава. Битая мужем, она несколько дней не показывалась из своих покоев - стыдно и горько ей было за свою судьбу, денно и нощно молилась она перед иконой Богородицы, просила просветить разум мужа, давала обеты, а когда наступил Великий Пост, всю первую седьмицу не вкушала ничего, кроме воды и хлеба, постилась с великим тщанием.
Вечерами в её палатах собирались богомольные боярыни, приглашали из монастыря монашек, привечали убогих и калик. Калики жевали хлеб, запивали его вином, утирая губы, и глаголили о мирских тяготах и чудесах, коим были свидетелями в дальних странствиях. Предслава жадно выслушивала их, ловила каждое слово, надеясь услышать в речах божьих людей хоть какой ответ на свои мольбы. Прощаясь, оделяла калик серебром, просила молиться за неё.
- А вот бывала я во граде Турове, - подперев щёку сухонькой ручкой, напевно сказывала маленькая старушонка, - невелик сей град и Владимиру-то не чета, однако же и свой князь тамо есть, и Успенский монастырь, в коем привечали меня. Сподобилася я, милые, побывать на могиле самого Кирилла, епископа Туровского, молилась ему, преподобному, возле камня поклоны земные била.
- Нешто можно епископу молиться? - искренне изумилась Предслава. - Не святой и не угодник, чай!
- Кшить ты, матушка, - тонким голоском запищала старушонка, - да как же ему не молиться, когда в те поры слух пошёл по Турову, будто воротил он на путь истинный гулящего воеводу тамошнего, Агафона. Жёнка-то его извелась вся - бил её, сказывают, смертным боем и жёнкам блудным гривны дарил, а то и приводил в терем вместе с дружками-бражниками. А жёнка Агафонова, Степанида, шибко набожна была. Вот и ходила она молиться в храм Успенья. Присоветовали ей, что надобно три ночи пред Николой-угодником простоять - тогда явится он ей да и исполнит любое желание. Она и пошла… Ну, перва тамо ночь тихо прошла, другая тож. А когда стала она собираться на третью, тут муж её и зачни опять бить-колотить. Еле вырвалась она, вся избитая, побежала в божий храм, а воевода за нею. И настиг сердешную возле могилы епископовой. Стал тамо смертным боем бить… Она и взмолись о заступе. И точно - свет воссиял, и в том свету предстал сам Кирилл Туровский. И возглаголил он тако: «Жена сия добродетельна и Богу угодна. А ты есть грешник великий, и ежели сей же час не раскаешься, быть тебе в Аду».
- Так всё и было? - затаив дыхание прошептала Предслава.
- Истинный крест, матушка, - старушонка перекрестилась. - Как узрел воевода Агафон епископа-то, сей же час на колени пал, покаялся. И как подменили его. Ныне и хмельного в рот не берет, и жену любит, и на жёнок гулящих не глядит, а как праздник - так в церкву первый ходит и нищих оделяет. И за то будто бы Господь ему послал победу в последнем бою. И я на той могиле была, поклоны земные клала, чтоб путь мой облегчён был. И вот помощь мне и пришла - ты повстречалась мне, княгинюшка. Истинно голубиная ты душа - не забываешь нас, убогих.
- А куда ты идёшь?
- Надоумил меня Господь все Святые Софии обойти. Побывала я в Софии Новгородской, навещала храмы во Владимире и Полоцке, а ныне иду в Софию Киевскую, загляну в лавру Печерскую, а уж после до Святой Софии в Царьграде хощу добраться, тамо помолюсь за всех нас, грешных.
От умиления Предслава вытерла слёзы на глазах.
- Будешь в Софии Киевской, - сказала она, - поставь свечу за здоровье батюшки мово, Рюрика Ростиславича, князя киевского, и за меня, грешную.
Полночи она после не спала, ворочалась, а наутро кликнула мамок и боярынь:
- Эй, неча зря сидеть да пряжу прясть! Надоумил меня Господь - ныне же еду в Туров, поклонюсь гробу епископа Кирилла!
В тереме поднялась суета. Ещё бы - не в своё сельцо, не в Свято-Горов монастырь, не в гости к батюшке отправлялась княгиня. Спешила она в Туров, куда путь лежал через Луцк, а оттуда вниз по Стыри и Припяти до самого города. Феодора рвалась ехать с матерью, но Предслава, словно что-то чуяла, не хотела брать дочери с собой.
- Не на праздник - на труд великий еду я, доченька, - уговаривала она, поглаживая княжну по волосам, - а ты дома за меня помолись, чтоб удача мне была в дороге.
Саломея коротко прощалась с матерью - уже когда та в чёрном корзне, как вдовая, спускалась к возку с крыльца, подошла, неловко ткнулась носом в подол. Предслава рассеянно погладила младшую дочь по голове. Взгляд её блуждал вокруг - увидеть бы мужа.
Роман стоял в сенях. Он слова не сказал, когда узнал, что княгиня уезжает в Туров. Но глаза его, чуть прищуренные, неотрывно следили за возком и сидевшими верхами дружинниками. Они ничего не ведали. Да и негоже им было знать, что часом ранее уже выехали из ворот полсотни Романовых людей и ещё один всадник оглаживал осёдланного коня, ожидая выезда княгини.
Когда в тот день Андрея отыскали на дворе и доставили к князю, парень не знал, что и думать. Обычай требовал встать на колени, но у него словно окаменели ноги. Однако князь, счастливый, с улыбкой, светившейся в уголках глаз, не заметил этого, а спросил его:
- Дорогой ты подарок мне нынче сделал, отроче. Как звать тебя?
- Андреем, - ответил тот.
Князь смотрел на него и не узнавал бывшего челядина боярина Остамира. А может, и узнавал, но не давал себе труда напомнить.
- Держи, Андрей! - Роман стянул с пальца широкое золотое кольцо.
И только тогда вспомнил про обычай Андрей - рухнул перед Романом на колени:
- Не надо мне твоих даров, княже. А прими лучше в свою дружину.
- Вот как? - Роман нахмурился. Рука с кольцом замерла в воздухе. - Я и без того хотел тебя оставить при боярышне Анне…
- Воля твоя, княже, - Андрей сжался, но глаз не опустил, - а по мне лучше на твоём дворе в лаптях, нежели на боярском в сапогах ходить!
