Вступилась судьба - в глухих вятичских лесах напала на охрану дружина Изяслава Давидича черниговского. Но несколько лет спустя пришлось Берладнику покинуть Изяслава - хоть и стал в ту пору великим киевским князем, пришлось Изяславу много претерпеть от соседей. Не только другие князья, но и из Польши и Венгрии стали слать ему гонцов, требуя выдать Ивана Ростиславича.
Берладник снова воротился в Подунавье и оттуда, наняв половцев, снова пошёл на Галич, поддержанный Изяславом и его родней - Ольговичами. Но Ярослав Осмомысл опередил его, заняв оставшийся без князя Киев, и Берладнику опять пришлось бежать.
Он покинул Русь, но ненависть князей достала его далеко в Византии, где он был отравлен в Салониках…
* * *
- Берладник? Да он же помер! - Сотский Микула перекрестился.
- Помереть-то помер, царствие ему небесное! - Бобыль Ерошка осенил себя крестным знамением, оборотившись на храм Пресвятой Богородицы. - Да вспомяните, мужи галицкие, - был у его сынок, Ростиславом звали!
- Верно, верно! - загалдели мужики, толкая друг дружку локтями. - Ростислава Иваныча звать! Берладникова сына звать на княжение!
- Да вы что? Очумели? - тут же нашлись осторожные. - Нешто пойдёт он? И нешто поддержит его Галич? Угры-то, они…
- Да чо угры! Чо угры! - загремел бас Микулы, сразу перекрывая гомон толпы. - Мы люди русские! Нам свой князь нужен, русский! Галич сам себе князя изберёт, и вовсе не того, которого бояре поставили!
Люди закричали, шум и гам поднялся на вечевой площади. Ерошка ещё что-то вещал, но его уже не слушали. Ободрённые, люди не приметили, что несколько самых горластых крикунов, из тех, что увещевали не спорить, потихоньку покинули площадь и заторопились в боярские терема.
4
Тёплый летний день вставал над Днепром. По пологому склону сбегала к реке большая, дворов на двадцать, деревня. Приземистые, крытые соломой крыши, срубы - одни старые, потемневшие от времени, другие поновее, огороды с репой и капустой, маленькая церковка на холме. Берёзы и ракиты толпились у берега. Осторожно неся на плечах коромысла, к воде спускались бабы.
Недалеко от церкви стоял боярский терем - старый, потемневший. Издалека вдруг послышался топот копыт, ржание застоявшихся коней, гомон сильных мужских голосов. Бабы еле успели подхватить кто ведра, кто корзины - по склону от терема скатилось десятка три всадников, с разгону въехали в реку, обдавая баб брызгами.
- Чо испужались, красавицы? - окликали их вой. - Не боись, не замаем!
- А мы не боимся! - звонко ответила одна молодка, поправляя на голове светлый плат.
- А чо ж хоронитесь? Не обидим!
- Ты не обидишь, а животина у тебя небось злая! Жеребец под мужиком и впрямь играл - перебирал копытами, вскидывал голову, скаля крупные изжелта-белые зубы.
- Конь-огонь! - похвалился мужик. Из-под тёмно-русой бороды его сверкали такие же крепкие зубы. - Да и сам я не промах!
- Все вы таковы! Много храбрых, на полатях лежучи!
- Ишь ты, сорока! А подь сюды! - Мужик проворно скатился с коня, разбрызгав на мелководье воду. Бабы с визгом кинулись врассыпную. Сверкая голыми икрами, бросились бежать, но вой на склоне настиг смеявшуюся молодку, схватил и прижал к себе, целуя.
- Пусти, черт! Пусти! - отбивалась та.
- Нечай! - донёсся крик от реки, и мужик разжал руки. Молодка отскочила, оправляя плат и подол.
Большинство воев уже разоблокались и вели коней в реку, купая. Кони фыркали, вздрагивали всем телом, били копытами по воде. Только один человек остался на берегу. Пустив повод своего коня, он озирался по сторонам. Именно он окликнул Нечая.
- Княже Ростислав! - Тот вразвалочку направился к всаднику.- Не замай! Шутейно я.
- Коня свово лови, - кивнул всадник в сторону реки. - Шалый он у тебя!
- Что двор, то говор, - усмехнулся Нечай, - что конь, то норов! - И направился к жеребцу, который забрёл не спеша в заросли тальника, где и стоял над водой, потряхивая гривой.
Ростислав Иванович, сын знаменитого Берладника, не спеша повёл коня в поводу в реку, где стал окатывать водой из полных горстей. Вороной играл, легко прихватывая хозяина зубами за рубаху. Рядом купали коней отроки и вой. Нечай вытаскивал своего рыжего жеребца из кустов под смех и прибаутки товарищей.
Пустив наконец вороного на берег пастись, Ростислав скинул мокрую рубаху, оставшись в одних портах, и вошёл в реку поглубже. Вода в Днепре уже давно нагрелась, только-только отыграл солнцеворот, отплясали русалии, отзвенели весёлые девчоночьи песни. Скоро уж светлый Иван Купала. Здесь, на этом берегу, будут жечь костры, пускать огненное колесо, а девушки станут метать в воду венки, мечтая о суженом.
Несколько лет жил сын знаменитого Берладника в деревеньке неподалёку от Смоленска. Пожаловал её в кормление Давид Ростиславич в память об Изяславе Давидиче, который когда-то покровительствовал его отцу. Князь-изгой, не имеющий своего угла, Ростислав верно служил Давиду, водил его полки, довольствовался малым и уже начал думать, что нашёл своё призвание. В самом деле, не смоленская ли боярышня была его жена, не владел ли её отец этой деревенькой, которую и пожаловал Изяслав Давидич нашедшему у него приют изгою? А что покняжить не удалось, так, рано разлучённый с отцом, Ростислав воспитывался как боярин и лишь изредка вспоминал о своём рождении.
Был Ростислав крепок, как молодой дуб, неширок в кости, но ладно скроен и во многом, как говорили старшие дружинники, походил на своего отца. Хотя был он ещё молод - недавно миновало тридцать пять лет, - но уже ранняя седина потревожила волосы и бороду. Редко загорались живым огнём глаза, и первые морщины пролегли по щекам. Несколько лет назад он женился, жена его тихо-мирно растила дочь, и, глядя на неё, богомольную, скромную, Ростислав вспоминал своё детство.
Поплавав и вернувшись на берег, князь растянулся на траве, закинув руки за голову. Отроки выводили на берег коней. Мимо на своём рыжем черте лихо проскакал нагой мокрый Нечай - в ухе поблескивала серьга. Подогнав коней к колодезю, парни черпали воду, бросали на дно кто серьгу, кто серебряную гривну, кто крестик и поили через серебро лошадей. На князя не обращали внимания - привыкли, что часто задумывается он, улетая мыслями в неведомое простым людям далёко. Все знали, что служат князю-изгою, а не простому боярину, и по-своему жалели его.
Устав лежать, Ростислав встал, свистом подозвал своего вороного, присоединился к отрокам. Те расступились, уступая князю первенство. Паренёк, недавно взятый в дружину из деревни, выпучил глаза от волнения, поднося княжескому коню бадью, на дне которой поблескивала Нечаева серьга. Вороной пил долго, важно, глубоко погрузив ноздри в воду.
С холма послышался топот копыт.
- Кня-азь! Князь Ростислав!
