Алёна даже не подозревала, насколько он был прав. Он не забыл тех двух сторожей, Ворша и Ласло, и терпеливо выслеживал их на стене. Завидев знакомцев, он окликал их, заводил беседу, но сторожа, хоть и отвечали, разговаривали мало и неохотно и всё время намекали, что за добрые вести гонцам принято платить, а им, кроме того серебряного обручья, мало что перепало.
- Всё отнял у меня ваш король, - жаловался им Владимир, - нечем даже отплатить вам. Разве что с жены снять? Да где это видано, чтобы с жён срывать золото? Кто мы? Дикие половцы?
- Да мы понимаем, король, - отвечал Ворш. Он был посмелее и получше знал латынь, на коей велась беседа. - Когда что-то случится, мы ещё придём и скажем тебе…
Однажды Владимир не выдержал и завёл с ними разговор о побеге.
- Есть у меня могущественные друзья, - шептал он, перевесившись через каменную ограду. - Если поможете мне уйти от Бэлы и проводите к ним, наградят вас щедро. По нескольку гривен на брата. Ни в чём нужды знать не будете! А коли ворочусь в свой Галич, вас при себе оставлю. Есть у меня и друзья, и родичи - только бы мне им весть подать!
- Известное дело, негоже человеку без друзей, - согласился Ворш. - Тогда совсем пропадёшь.
- Да только иные друзья дружат до тех пор, пока в твоей мошне золото звенит, - поддерживал его Ласло.
Давно уже распилили у ювелира приятели князево обручье, продали, а деньги пропили. Платили страже, как и всем, а работа была тяжёлой. Когда решились впервые заговорить с пленным князем, надеялись на щедрые посулы. Но, как оказалось, золотой источник быстро иссяк. И сторожа утратили к Владимиру интерес.
Но они были единственными людьми во всём Эстергоме, кто проявлял какое-то участие к узнику. Чувствуя, что теряет связь с волей и ту надежду, что померещилась было ему, Владимир то был печален, то лихорадочно возбуждён. В такие минуты он становился разговорчив, и однажды Алёна сумела-таки вытянуть из него всё о приятелях-охранниках.
- Как они про Галич мне сказывали, так сердце словно играло, - вздыхал он, сидя на лавке, свесив между колен ослабшие руки и сутулясь. - Думал - хоть кому-то я нужен. Ведаю, что негоже это, не по-княжески, да всё-таки какая ни есть живая душа… приятели…
- А коли приятели у тебя завелись, так что же не помогут они тебе? - прижималась к его плечу Алёна. - Видать, Бэлу боятся!
- Не в Бэле дело! Давно бы помогли они нам, Алёнушка, - всхлипывая, говорил Владимир, - да верно сказано: за так и прыщ не вскочит. А у меня всё Бэла отобрал! То, что оставит, - всё его милостью…
За стеной мирно спал Аленин сын. Больше в башне никого не было - Бэла не хотел, чтобы кто-то встречался с узником. Но Алёна пугливо прислушалась, словно боялась, что у венгерского короля свои глаза и уши могут быть даже здесь. Не зря худое сказывали о смерти его брата Стефана. Не зря он свою мать, Владимира Ярославича тётку, заточил в монастырь, а после совсем выслал из Венгрии!
- Ну, если только в том дело, - промолвила она и подняла руки к горлу.
Не веря своим глазам, смотрел Владимир, как Алёна сняла дарёное им ожерелье, вынула из ушей серьги и, наконец, вздохнув, стянула с пальца колечко с камнем. Когда заточили в башню, не посмели сторожа отнять у женщины украшения! Самому Владимиру оставили тоже гривну и обручья, но то и другое давно пошло на подкуп сторожей.
- Бери, - собрав драгоценности в горсть, Алёна протянула их Владимиру.
- Ты что? Что? - Он даже отшатнулся, не ожидая этой жертвы.
- Уграм-чужакам веришь, а жене своей - нет? - горько скривилась Алёна. - На что они мне в неволе, на чужбине? Придёт судьба воротиться домой - всё будет. А не придёт - что ж, всего с собой в землю не унесёшь!
И, прерывая разговор, встала, отошла к окну, сцепив руки на груди. Владимир смерил глазом груду серебра, золота и дорогих каменьев, прикинул их цену и сгрёб в кулак.
* * *
Впрок пошло Алёнино ожерелье. На другой день долго о чём-то шептался Владимир с Воршем у стены, а потом ворвался в шатёр к Алёне с кинжалом.
- Свершилось, лада! - выдохнул он. - Свершилось! Услышал Господь наши мольбы!
- Согласны они тебе помочь? - ахнула женщина.
- Нынче ночью бежим! И ты, и сын!
- Ростислав! - закричала Алёна и бросилась к младенцу, обняв его. - Услышал Господь мои молитвы! Слава Тебе, Господи! Слава!
- Слава Тебе, - перекрестился и Владимир. Совсем было изверившийся в последнее время, понял он, что Бог всё-таки есть.
В тот вечер не было им покоя. Переданным Воршем кинжалом Владимир изрезал парусиновый белый шатёр на полосы. Связав полосы узлом, получил верёвку, которую прикрепили к одному из зубцов парапета.
Ночью, после самой полуночи, раздался под стеной свист, и тотчас, разматываясь, белая полоса упала вниз, достав до самой земли. Страшно было лезть в темноту и неизвестность. А вдруг не выдержат руки? Вдруг оборвётся верёвка? Вдруг - самое страшное! - предали угры и внизу ждёт их стража во главе с самим Бэлой? Алёнино лицо белело в ночной тьме страхом. Не за себя больше боялась она и не за мужа - за сына. Ростиславу не было и года.
- Ты за меня держись, за меня, - бесконечно бормотала она, гладя его по головке. - Ни за что не отпускай рук!
Владимир на миг потупился - вспомнил старших сыновей, Ростислава с Иваном, которые умерли здесь, в заточении, мысленно помолился и первым взялся за верёвку…
Всё обошлось. Не выдали Ворш с Ласло, не оборвалась верёвка, не ослабли руки, хотя Алёна спустилась совсем без сил. Подкупленные сторожа привели коней и в обмен на серьги Алёны согласились проводить беглецов к Фридриху Барбароссе, с которым у Бэлы была вражда.
Глава 10
1
Предслава готова была кричать от радости и веселилась, как девочка, встречая мужа из похода на Владимир-Волынский. Долго простояли под стенами города ляшские рати, сожгли весь посад, разорили все деревни в округе, набрали скота, жита, добра - разве что людей в полон не тягали, но тому уж воспротивился сам Роман. Селяне бежали под защиту стен, уходили в леса. Горели спелые хлеба - время как назло стояло самое сухое, знай убирай! - тянулся дымный чад, временами во Владимире попахивало гарью, но горожане держались стойко. Два боя дали княжеские полки, и, хотя во второй раз были разбиты и несколько бояр и знатных Всеволодовых дружинников попало в плен, но остальные успели уйти.
Роман самолично допросил пленных. Все, даже верно служившие ему в прошлом бояре, держались твёрдо и повторяли одно - неправедно поступил Роман Мстиславич, уйдя из старого Владимира в молодой Галич. Менять великое на малое, старейший город на молодший - такого волынцы ему не простили и готовы были стоять насмерть. В сердцах разгневанный прямым ответом, Роман долго злился, от злости заикался и не мог вымолвить ни слова. Лицо его налилось кровью, глаза горели углями. Бояре даже попятились, хотя и были привычны к княжьему гневу. Справившись наконец со своим косноязычием, Роман приказал заковать пленных в железа и повёл войска на новый приступ.
