- Ещё с-слово скажешь - пожалеешь, - сказал он и ушёл, а Предслава заплакала.
Через седьмицу полки выступили в поход.
3
Много полона набрали ятвяжские ватажники - две сотни с малым русских людей гнали они в свои дремучие сосновые боры. Девки, бабы, ребятишки, попалось и несколько мужиков. Мужиков держали отдельно от баб, впрягали в тяжело груженные возки, которые с трудом тащили ворованные лошади. Гнали и скот, в возах везли свиней и птицу. На одном возу грудой были свалены мешки с житом, а поверх них валялись содранные с икон оклады и священные сосуды. Где-то среди награбленного затерялся и ларчик с Забавиными монистами.
Шли долго. Идти мешал обильный снегопад, не стихавший день и ночь. Впереди, продираясь по рыхлому снегу, рысило несколько всадников. За ними шёл обоз. Полон вместе со скотом тащился позади, окружённый ватажниками. Те либо ехали верхами, либо ходко бежали на самодельных коротких снегоступах. Полоняники месили утоптанный снег, спотыкались о торчащие из сугробов сучья и камни, с содроганием прислушивались к чужой речи.
Боярыня Забава Захарьевна еле плелась, уцепившись за свою холопку Милку. Лицо её побледнело и осунулось, волосы растрепались.
Слёзы текли у неё по лицу, но вслух голосить она боялась - мало ли что. Больше всего Забава Захарьевна боялась не за себя - чуяло её сердце, что погиб боярин Исаакий. А ведь во Владимире оставалась у него единственная дочь, Анна. Овдовев, боярыня вернулась к брату и всю нерастраченную любовь перенесла на братаницу. Анна росла сиротой - мать её умерла, когда девочке не было и пяти лет. Боярин Исаакий женился было вторично, но вторая жена вскорости померла, и он решил не пытать судьбы в третий раз. Что-то будет с нею теперь, когда оставалась она одна-одинёшенька на белом свете и ещё не ведает, что не воротится на Святки домой любимый батюшка?
Странная это была страна. Заледеневшие реки извивались между холмов и косогоров, поросших дремучим бором, где на каждой вековой сосне бородами до земли свисали всклокоченные серые лишайники. Иногда боры расступались, открывая глазу серые мутные глаза покрытых льдом озёр. Кое-где в лесах были расчищены поляны - здесь летом сеяли жито и овощ.
Человечьих следов долго не было видно, и полоняники не поверили своим глазам, когда, поднявшись на очередной крутобокий холм, оказались в самом сердце ятвяжского посёлка.
Частокол из толстых, кое-как ошкуренных брёвен вырос перед ними неожиданно. На полтора человеческих роста возносились заострённые верхушки над сугробами. Несколько рябинок и берёзок стояло по обе стороны тына - летом их листва хорошо укрывала частокол - в десяти шагах не различишь.
Толстые ворота были распахнуты настежь. За ними обнаружился посёлок - в беспорядке, как кому понравилось, теснились длинные приземистые строения под низко нависшими соломенными крышами. Из приоткрытых дверей тянули к небу дымы. Конюшни и скотницы отличались от людского жилья тем, что над крышами не поднимались струйки дыма.
В головах обоза ехали несколько воевод. Одного из них сразу облепили женщины и ребятишки. Какой-то шустрый паренёк, в меховой безрукавке поверх рубашонки, ящерицей вскарабкался к нему на колени, обхватил за пояс. Воевода весело поздоровался с мальчишкой, назвал его сыном - ятвяжское наречие было немного близко с волынским, как-никак действительно были соседями, - и спустил наземь, велев бежать домой.
Полон и обоз тем временем загнали внутрь. Измученные переходом люди попадали в снег, но их тотчас подняли и велели разгружать возы. Обитатели поселения сгрудились около - трогали меха, развязывая мешки, погружали руки в зерно, рылись в сундуках, щупали бабки коней и вымени коров. Оружия среди захваченного добра не было - почти все его разобрали ятвяжские воины. Двое мужиков покрепче стащили с воза свинью и поволокли её на зады. Свинья визжала и брыкалась связанными ногами, но её визг быстро оборвался под ударом ножа. Вторым закололи быка, и делёж добычи проходил одновременно с разделкой туш для пира.
Почти половину возов оставили целыми - то была доля остальных дружин, участвовавших в набеге. Не спешиваясь, воеводы стали делить полон.
Боярыня Забава, всё ещё цепляясь за Милку, встрепенулась, когда на них наехал конём тот воевода, что только что обнимал малолетнего сына. Рядом с ним в седле развалился молодой вой, который тогда и привёз её, брошенную поперёк седла. Наклонившись к воеводе, он что-то горячо говорил, показывая на Милку.
- Добже, - наконец кивнул старший.
Молодой вой оскалился в улыбке и потянулся с седла к Милке. Оцепенев, девушка смотрела, как к ней тянется чужая рука.
- Ой, лишенько! Ой, да что это деется-то? - заголосила боярыня Забава, успевшая привязаться к холопке за время плена. - Ой, да чего ж я одна-то буду делать?
Она вцепилась было в Милкин кожушок, и парень замахнулся, отгоняя старуху плетью, но Милка вдруг бросилась к ним и заслонила Забаву Захарьевну собой. Это неожиданно остановило ятвяга.
- Матка твоё? - прищурясь, указал он глазами на боярыню.
- М-матка, - кивнула Милка.
Ятвяг проворчал что-то нелестное для боярыни Забавы и властно взял Милку за руку. Только что сообразив, что чудом избежала смерти, боярыня заскулила:
- Ой, бедная я, горемычная… Да что же такое деется?
Милка обернулась - и в этот миг ятвяг подхватил её, сажая на коня перед собой. И прежде чем девушка опомнилась, поцеловал, щекоча жёсткими усами.
* * *
В длинном тёмном доме до поздней ночи продолжался пир.
Дом был широк и длинен. В середине, где были главные двери, были устроены просторные сени. Там горел единственный на весь дом очаг. Справа и слева жилые горницы с маленькими, затянутыми бычьими пузырями волоконными окошками. Пол земляной, устланный камышом и рогожами, потолка не было над головами людей перекрещивались балки, к которым подвешивались пучки трав, запасы копчёного мяса и рыбы и груботканые полотна, отделявшие ложа семейных пар.
Семейство воеводы пировало вокруг очага - в неглубокой земляной яме горел открытый огонь, на котором жарилась задняя часть свиньи и бычья нога. Сам воевода с двумя жёнами и старшими чадами, его отец-старейшина и жрец, дружинники и прочие родственники воеводы с жёнами расположились вокруг на низких широких скамьях или просто на полу. Женщины в длинных рубахах и безрукавках, убрав волосы под платки, возились у костра или разносили брагу. Сам воевода и его приближенные пили захваченное у русских вино. Много пили, ели жадно, как волки. Напившись, пели и громко хвастались победами, угощали вином женщин.
Делили добычу и здесь. Воевода сам отделил часть своей дружине, часть семьям убитых, а остальное раздал людям. Каждый получил хоть тряпицу, хоть миску зерна. Полон остался - кроме Милки ещё несколько девушек и молодых женщин забрали себе молодые воины. Какова будет участь остальных, никто не знал.
