— Ты неправа, что я люблю фюрера больше, чем тебя, — он чуть приподнял её голову за подбородок, заглянул в лицо и увидел, что её глаза блестели от слез. — Я служу фюреру. Но я люблю тебя. Именно поэтому адмирал Хорти сейчас уезжает в Хиршберг со всем семейством, так и не подписав отречения от власти. А с ним ещё его помощники граф Эстерхази и Амбрози, потому что Хорти так захотел. А чтобы фюрер был доволен, Алик просто нарисует его подпись у себя в лаборатории в Берлине. Как ты знаешь, фюрер приказал совсем другое. И хотя он согласился с рейсхфюрером, когда тот ночью добился у него аудиенции, Алик прав, он был бы очень рад, если бы Хорти был убит вот так случайно, при попытке к бегству, например. Он ненавидит этого горделивого старика, как ненавидит всё, что связано с Габсбургами, с их двором, с их аристократами. Но Хорти уезжает, настояв на своих условиях, и фюрер, скорее всего, вообще не узнает, что он ничего не подписал. А дальше адмирал с семейством поступят под надзор всё того же Шелленберга и Мюллера, и жизнь их будет совершенно безоблачной, надо думать, этот старик ещё всех нас переживет, сохранив при этом честь, за которую он так цеплялся, — Скорцени невесело усмехнулся. — Что же касается его сына, Мари, ты сама знаешь, что происходит в лагерях, — это в пределах полномочий всё того же Мюллера. Он решает, выполнить ему приказ Гитлера полностью, выполнить наполовину, вообще не выполнять, лишь бы рейхсфюрер был в курсе и поддержал его. Так что у тебя есть всё для того, чтобы облегчить участь младшего Миклоша, без всякого участия фюрера. Рейхсфюрера и обергруппенфюрера СС Мюллера для этого вполне достаточно. А они оба весьма расположены к тебе и наверняка согласятся перевести твоего протеже в местечко поприятнее. К семье, конечно, не отпустят, это уж слишком, но всё же. И, кстати, не забудь ещё сына премьера Каллаи, его тоже направят в Дахау, и ты, конечно, тоже сумеешь ему помочь. Так что всё в твоих руках, никто тебе мешать не станет, это точно. Как только Салаши выполнит все требования фюрера по поводу дальнейшего участия Венгрии в войне, Гитлер вообще забудет об этом, у него найдутся более насущные проблемы. Все в твоих руках, Мари, — повторил он, глядя ей в глаза. — И то, что касается нас с тобой, тоже. Я люблю тебя. И ради тебя я могу спасти адмирала Хорти, если не от смерти, она ему уже не угрожает, но, во всяком случае, от унижения, что для него равносильно смерти. Могу даже оказать содействие и избавить от мучительного пребывания в лагере его сына. Но вот шестьсот восемнадцать тысяч евреев, указанных в приказе фюрера Эйхману, я спасти не могу, это не в моих силах, Мари. И ты должна это понимать. Это не могу я, не можешь ты, не может даже рейхсфюрер.
— А кто может? — она спросила негромко, но очень твердо и ясно. — Если не можем мы, кто может? Сталин?
Он не ответил, только прижал её голову к себе. И она знала, что он не ответит. Ответить ему нечего.
— Оберштурмбаннфюрер, я получил ответ из Берлина, — спустившись по лестнице из замка, подошел Ральф фон Фелькерзам. — Рейхсфюрер разрешил детям адмирала Хорти отправиться вместе с семьей в Хиршберг. Мои люди привезут их прямо на вокзал. Рейхсфюрер просит вас, фрау, если вам позволит состояние здоровья, — Ральф мягко обратился к Маренн, — сопровождать чету Хорти до Хиршберга. Всё-таки они пожилые люди, пережили большое потрясение, мало ли что.
— У них невестка врач, — недовольно поморщился Скорцени, — зачем ещё привлекать Маренн? Медикаментами мы их невестку обеспечим.
— Рейхсфюрер полагает, что у фрау Илоны ещё недостаточный опыт, — Ральф продолжил настойчиво. — К тому же она сама находится в нервном состоянии, это неудивительно. Рейхсфюрер будет спокоен, если фрау Сэтерлэнд возьмет это семейство под свою опеку в поезде.
— Передайте рейхсфюреру, я с радостью исполню его просьбу, — ответила Маренн. — Я сама хотела предложить свои услуги. Будет странно, если после всего того, что мы пережили в Буде, я покину адмирала и его семью в такой тревожный момент. Это будет весьма походить на бегство, на предательство. Мне бы этого не хотелось.
— Я передам рейхсфюреру, фрау, — Ральф щелкнул каблуками.
— Значит, в Хиршберг поедем все вместе, — заключил Скорцени. — И ты поедешь, — он потрепал по загривку подбежавшего сбоку Айстофеля. — Тебя-то кто оставит?
* * *
Два черных лакированных «хорьха», украшенные нацистскими флажками в сопровождении двух бронетранспортеров и эскорта эсэсовских мотоциклистов выехали из замка Буды в восемь часов утра 16 октября 1944 года. Они везли на вокзал семейство низложенного регента Миклоша Хорти, который правил Венгрией почти двадцать четыре года. В годы своего правления он пользовался уважением и признанием народа, но в этот день никто из венгров не вышел проводить его — их просто не пустили, все улицы столицы были оцеплены немецкими войсками и полицией.
Кортеж следовал по совершенно пустому, почти мертвому городу. На улицах не показалось ни души, а окна были закрыты ставнями или плотно зашторены. Без слез невозможно было смотреть на это. Магда и Илона плакали, адмирал держался. Наклонившись к окну машины, он ловил взглядом то переулок, то ограду, то балкончик, внимательно глядя и словно запоминая их, как будто прощался с любимым городом. Хорти понимал, что, возможно, видит Будапешт в последний раз в жизни. Находясь на бронетранспортере рядом со Скорцени, Маренн тоже с жалостью смотрела на город и старалась запомнить его. Было совершенно ясно, что после того, как сюда придет война, Будапешт будет разрушен, и кто бы ни восстановил его в будущем, он никогда не воссоздаст неповторимый облик любимой столицы императрицы Зизи, он будет строить свой город, другой город, чужой город.
Когда подъехали к мосту императрицы Елизаветы, Хорти попросил остановиться. Он вышел из машины, в парадном мундире при всех орденах, с наградным кортиком, украшенным на рукоятке сапфирами — его подарил ему за храбрость в молодости сам император Франц Иосиф. В сопровождении двух охранников адмирал спустился по каменной лестнице к реке. Некоторое время стоял, глядя, как несет свои серые воды Дунай, словно прощался с ним. Ветер трепал седые волосы. Потом, украдкой смахнув слезу, адмирал вернулся в машину. Кортеж двинулся дальше, миновал мост. На подъезде к вокзалу где-то наверху в одном из домов хлопнула ставня, и цветок лилии, белой лилии с розовым краями на лепестках, — любимый цветок императрицы Зизи, — упал перед машиной бывшего регента. Увидев его, Хорти снова попросил остановить автомобиль. Он вышел сам, поднял цветок и, вернувшись в машину, преподнес его Магде. Весь салон наполнился чудесным сладковатым ароматом. Прижав цветок к лицу, баронесса Хорти заплакала, адмирал молча гладил её по руке, но сам едва сдерживал слезы. Они оба понимали, этот цветок — всё, чем в жестоких условиях оккупации Будапешт может выразить им свою признательность и сочувствие. Это последний привет от прекрасной и вольной Венгрии, страны виноделов, скрипачей, смелых воинов-гусаров и очаровательных танцовщиц, парящих в чардаше среди цветущих гортензий и роз на берегу Дуная — той Венгрии, которой с юных лет служил адмирал Хорти и которой уже никогда не будет на свете. Также это был и последний привет от любимой венграми императрицы Зизи, покровительницы Будапешта, её слеза отчаяния и жест поддержки перед долгим и трудным изгнанием.
