— Да, в память о Штефане я бы пошла, — она кивнула. — Кто, как не я, должен сделать это? Ведь только она, эта девушка, Джилл и я на всем белом свете помним о Штефане. Только в наших сердцах он живой. Только потому мой мальчик еще живой, что мы его помним и каждое утро, далеко друг от друга, желаем ему доброго дня, а каждый вечер — спокойной ночи.
Не выдержав, она всхлипнула.
— Успокойся, успокойся, — он гладил ее по волосам и целовал, осушая слезы. — Я понимаю, как ты страдаешь. Конечно, мы все сделаем. Я все сделаю, что нужно.
Потом, помолчав, добавил:
— Если у нас будет сын, он будет таким же смелым, красивым, как Штефан. Твоя боль уляжется наконец. Ты будешь его помнить, но страдать не будешь.
— И конечно, весь в отца. Мне особенно везет с этим, — она слабо улыбнулась. — Но мне уже не двадцать лет…
— Возражения не принимаются, — он отстранил ее и внимательно посмотрел в глаза. — Понятно, фрау? Никаких возражений.
Потом рассмеялся.
— Ты готова? Все, пошли. Времени нет. Там люди. Кто-то беспокоился, что я забуду о людях.
Они вернулись в большую комнату.
— Франц, нам надо опередить «Гогенштауфен», — Йохан подошел к Шлетту, — и занять эту сторожку, — он показал на карту. — Хотя бы взять ее под охрану на время.
— Опередить «Гогенштауфен»? — Шлетт затушил сигарету в пепельнице. — Это нам не впервой. Они, правда, что-то разбежались, — он посмотрел на карту, туда же смотрел и Йохан. — Особенно, когда почти обошлись без них. Но они будут протестовать, что мы вклинились в их полосу наступления.
— Когда они сидят в грязи, — Пайпер усмехнулся, — мы можем наступать по их полосе, это разрешается. А заодно выполнять за них их боевые задачи. А если мы случайно сбились с курса, то это уже не разрешается. Ничего, потерпят. Следующий раз не будут опаздывать. Ты пойдешь со мной за этими большевиками? — он пристально посмотрел на Шлетта. — Приказать я тебе не могу. При том, что, как ты понимаешь, они явно не согласны, чтобы мы их забирали и куда-то возили. Могут открыть огонь.
— И что? — Шлетт пожал плечами. — Если они не согласны, как мы будем их забирать?
— Ким сделает укол снотворного раненым, там большинство раненых, притом тяжело.
— Под видом противостолбнячной сыворотки, — добавила она. — Это обязательная процедура. Это не должно вызвать подозрения.
— Как только заснут, мы их заберем. А пока поставим БТРы вдоль этой опушки, — он снова показал на карту. — Если «Гогенштауфен» явится, пока мы будем разговаривать с ними, уточнять курс, это даст дополнительное время, чтобы все закончить.
— Вы неплохо выглядите в этом костюме, фрау Ким, — Шлетт внимательно посмотрел на Маренн. — Похожи на молодую венгерскую боярыню, только этого их кокошника с лентами на голове не хватает. Хотя вы в любой одежде красивы. Но в нашем мундире лучше. А особенно в том черном платье, в котором вы выступали в Аахене, с разрезами по бокам, и этими резиночками от чулок, которые выглядывали в разрезах…
— Ханнелоре так не носит? — Пайпер с иронией взглянул на него. — Или ты сам ей не разрешаешь?
— Почему? Я был бы рад. Но она слишком скована для этого. Всегда застегнется на все пуговицы, ничего не увидишь, только в спальне, да и то по большим праздникам. И потом, увы, после рождения детей она потеряла прежнюю легкость.
— Так как ты? С нами? — Йохан надел камуфляжную куртку. — Времени нет, Франц.
— Да, я с вами, — оберштурмбаннфюрер встал, одернув мундир. — У меня из головы не идут эти девчонки с косичками у орудий, страшный сон какой-то. Хорошо, что нас там не было. Я спрашиваю себя: ты бы стрелял? А ты?
— Скорее всего, там был «Викинг», — Пайпер взял автомат, проверил его. — Этим парням не позавидуешь, правда. У них — приказ, а девчонки не девчонки, кому какая разница?
— Но с музыкой — это лишнее.
— Только с музыкой и под шнапсом, как иначе? Чтобы не видеть, что делаешь.
— Да уж. Потому и не дожали на Волге, что надо было занимать плацдарм, а вот такие, с косичками, под танк ложились. Моральных сил не хватило. От такого прямо в психушку попасть можно. А она так сказала, — Шлетт посмотрел на Наталью. — Что и сейчас лечь готова. А ты через нее переезжай, если хочешь взять Будапешт. Не хотел бы я этого увидеть.
— Сейчас не готова, — Наталья застегнула полушубок, затянула ремень. — Лично я. Как остальные, не знаю. За мировую революцию как-то совсем не хочется и за благо венгерского народа, который и без нас жил при императорах неплохо, и совсем ему никакой коммунизм не нужен. Но не все так думают, конечно. Даже большинство так не думает, — она криво улыбнулась. — А кто думает, тот молчит, от греха подальше. Фрау Ким, — она повернулась к Маренн. — Я не знаю, что делать с Прохоровой. Я вот все думаю, но ничего не могу придумать. Она нам все испортит. Она совершенно здоровая. Никакого снотворного она колоть себе не даст, орать будет.
— Кто это — Прохорова? — Пайпер уже накинул капюшон и собрался выходить на улицу, к машине.
— Та снайпер, которая помогала мне тащить раненых, — напомнила Наталья. — Хотя помогала, это громко сказано. Старик раненый больше помогал, чем она. Что с ней делать? — она посмотрела на Маренн.
Маренн открыла медицинский саквояж, достала комплект американских инструментов, которыми собиралась пользоваться. Подняв голову, внимательно посмотрела на Наталью.
— Да, это сложность.
— Она же сразу поймет, что немцы, такое начнется! Стрелять-то она может и не будет со страху, но всех остальных переполошит. «Гогенштауфен» ее услышит.
— Вот что, фрейляйн Прохорову оставьте нам, — Пайпер слегка улыбнулся. — Мы тоже хотим пообщаться с очаровательной русской девушкой.
— Нет, только не это, — Наталья все поняла однозначно, лицо ее вытянулось и побледнело.
— Йохан, — Маренн тоже забеспокоилась. — Мне бы не хотелось…
— Что? — он пристально посмотрел на нее. — Что ты обо мне думаешь, а? Никаких увечий — ни моральных, ни физических. Я говорю: выпроводите ее из сторожки, чтобы она там не мешалась. Ну, мало ли, ей по делу надо, — он засмеялся. — Дай ей вместо снотворного слабительное, например. Мы ее сразу погрузим на БТР, она и пискнуть не успеет.
— Слабительное у меня есть, — Маренн снова открыла саквояж. — У меня все есть на все случаи жизни. Даже для детей, в виде конфет.
— Вот это Прохорова любит, — обрадовалась Наталья. — Они сладкие?
— Сладкие, — Маренн кивнула.
— Она будет есть горстями, это точно. Даже не поймет ничего.
— Но много вы ей не давайте, — Йохан старался сдержать улыбку. — Что мы с ней потом делать будем, когда подойдет «Гогенштауфен»? Будет бегать в кусты на глазах у двух дивизий? Тут вся война мигом закончится. Все только будут наблюдать, что она там делает.
