— Вам действительно не нужна помощь? — он смотрел на нее с сочувствием.
— Нет, пока нет, — она с трудом удержала всхлип. — Увидимся позже. Пока во всем полагайтесь на Грабнера.
Когда она вошла домой, лицо ее было не серым — черным. Но первым делом она взялась за телефонную трубку. Набрала номер Шарите.
— Ким Сэтерлэнд. Доктора Грабнера, пожалуйста.
— Мама, мамочка! — Джилл сбежала по лестнице со второго этажа. — Мне сказал бригадефюрер, что ты приедешь сегодня, и я решила дождаться тебя дома. Он меня отпустил. Я так рада! — но, увидев ее, осеклась. — Что случилось, мама? — спросила встревоженно.
— Алекс? — Маренн жестом попросила дочь подождать. — Да, это я. Сейчас к вам в Шарите приедет гауптштурмфюрер Красс. Он военный врач, хирург. Я намереваюсь взять его к нам на работу. Пожалуйста, примите его, пока меня нет, и введите в курс дела. Нет, с Максом знакомить не надо, я это сделаю сама. Если вы сочтете это возможным, пусть сразу начинает помогать вам. Да, хорошо. Спасибо, Алекс. Я сейчас поеду на Принц-Альбрехтштрассе, а потом, конечно, к вам в Шарите. Да, можете сказать Максу, я пока дома.
Она положила трубку.
— Мама, я так соскучилась, — Джилл обняла ее, но тут же отстранилась, заглядывая в лицо. — Мама, ты вся дрожишь. Ты заболела? Мамочка, что с тобой? Тебе плохо? Мама, что? Ответь, пожалуйста!
— Ничего, ничего, дорогая, — Маренн поцеловала дочь в щеку, она сама не узнала свой голос, он показался ей чужим. — Я просто очень устала.
Она вошла в гостиную. На столе увидела каталог модной одежды. Перед ее приездом Джилл рассматривала его. Она подошла, взглянула, слабо улыбнулась.
— Ты что-то заказала себе? — спросила Джилл. — Какие-то платья?
— Нет, мама, ты же знаешь, я ничего не заказываю без тебя, — Джилл растерянно пожала плечами. — Я ждала тебя, чтобы спросить.
— Не знаю, Джилл, — она вздохнула, — понадобятся ли нам в это лето новые платья и где мы их будем носить. Скорее всего, придется обойтись старыми, — по щеке предательски сбежала слеза, она опустила голову.
— Мама, ты плачешь? — Джилл подбежала к ней, обняла за плечи. — Я ничего не понимаю. Ты очень плохо выглядишь, мама. Что-то случилось? — снова спросила она.
— Я очень устала, — повторила она. — Там, где я была, не только заплачешь, Джилл. Завоешь, глядя на то, до какого состояния можно довести несчастных людей. Завоешь от ужаса и страха. Но для тех, кто там страдал, теперь все уже позади. Это что? — она вдруг заметила на комоде пышную желтую орхидею в вазе и коробку шоколада рядом.
— А, это привез Алик, — ответила Джилл, все так же обнимая ее за плечи. — Он сказал, что если бы не ты, он бы потерял фрау Ирму.
— Он совершенно правильно сказал. Как Ирма? Как она себя чувствует?
— Сейчас хорошо. Профессор де Кринис приставил к ней сиделку, та регулярно проводит процедуры, фрау Ирма идет на поправку.
— Я рада. Мне надо переодеться, — она ласково отстранила дочь. — Еще надо поехать на Принц-Альбрехтштрассе, к группенфюреру Мюллеру, передать ему документы. Только потом мы сможем побыть вместе.
— Я слышала, мама, — Джилл улыбнулась. — Я пока поставлю кофе.
— Хорошо.
Она вошла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. На самом деле ей совсем не хотелось быть вместе с Джилл. Не хотелось быть ни с кем, кроме как наедине с собой. И она предпочла бы, чтобы дочь осталась сегодня на дежурстве. Но Джилл хотела сделать ей сюрприз, и она не имела права расстроить ее невниманием. Джилл даже не могла вообразить себе, что она переживала, как ей было в этот момент больно. Никто не мог представить, никто не мог разделить с ней эту боль, никто не мог успокоить. Только одна, только сама. Как всегда. Не раздеваясь, она легла на кровать, на ту самую кровать, где, как она мечтала во сне в сторожке у Золтана, они могли бы любить друг друга, а за окном шумел бы дождь. Все есть, вот оно: и бледно-зеленые стены спальни, и красивая белая мебель, и атласное белье на постели, совершенно свежее. Нет только его. И их малыша, которого они так ждали, так желали оба, тоже больше нет. Она сжалась, как усталый, избитый котенок и тихо скулила, но очень тихо, практически про себя, растирая слезы по лицу, чтобы Джилл, не дай бог, не услышала.
Потом встала. Даже плакать у нее нет времени и возможности. Вышла в гостиную. Джилл хлопотала на кухне.
— Я пойду приму душ, — сказал дочери громко. — Если будут звонить, принеси мне телефон в ванную, хорошо?
— Хорошо, мама, — откликнулась та весело.
Она стояла под душем, вода смывала слезы с ее лица. Она словно оцепенела.
— Мама, это группенфюрер Мюллер, — дверь приоткрылась, Джилл просунула трубку, оставив аппарат на полу в коридоре. Маренн выключила воду. Завернувшись в полотенце, наклонилась, взяла трубку.
— Да, Генрих. Я слушаю.
— Мне сказали, ты в ванной, — услышала она насмешливый голос шефа гестапо. — Хотел бы я посмотреть на тебя там.
— Я бы не хотела.
— Это понятное дело. Умеешь ты ответить так, что и спрашивать уже не хочется.
— Не спрашивай. Об этом.
— Мне Рашке доложил, что вы попали под бомбардировку. Ты заболела. Это так?
— Нет, это просто усталость, — она ответила невозмутимо. — Уже все в порядке. Сейчас высушу волосы и через сорок минут, максимум час — у тебя. Все документы у меня с собой.
— Устраивает. Жду.
Из трубки понеслись короткие гудки. Она положила трубку на пол. Встала перед зеркалом. Фен негромко жужжал в ее руке. Она смотрела в зеркало на себя, но видела его, его потемневшие от страсти глаза, блеклые пятна усталости на лице. «Ты — Эсмеральда, ты моя Эсмеральда, темноволосая, зеленоглазая, страстная. Моя Эсмеральда мне отказывает?» Эсмеральда… Ей хотелось услышать в этот момент его голос. Ей просто хотелось этого до слез, до боли в сердце, каждой клеточкой измученного тела. Дверь распахнулась. Она вздрогнула, точно ее ударили. Но не повернулась. Вошел Скорцени. Она увидела его в зеркало, но опять не повернулась. Он подошел, молча обнял ее за плечи, прижимая к себе. Наклонившись, поцеловал шею под еще влажными волосами. Она не сопротивлялась — сопротивляться, что-то говорить не было сил. Просто осталась холодна, неподвижна. Ничто в ней не откликнулось на его ласку. Она все также смотрела в зеркало — уже ничего не видя в нем, даже себя. Он сдернул с нее полотенце. Только теперь она отступила на шаг.
— Я тороплюсь, — сказала, повернувшись, и набросила на тело халат, сдернув его с сушилки. — Через полчаса мне надо быть у Мюллера, а потом в Шарите.
— Подожди, — он снял с нее халат, как и полотенце. Обхватив бедра, прижал ее к себе. Она отстранилась, и в этот момент он увидел шрам на ее спине.
— Что это?
— Попал русский снайпер, — ответила, не глядя на него. Снова надела халат и запахнула, завязывая. — Только, пожалуйста, — теперь уже она взглянула на него. В электрическом свете глаза поблескивали тускло, как полинявшие от времени куски зеленой яшмы, долго пролежавшие в земле, — не говори ничего Джилл. Она не знает. И не должна знать.
