Он пододвинул Маренн папку, которую держал под рукой. Она раскрыла ее, пробежала взглядом документы и… побледнела. Рука ее задрожала.
— Но… если бы это творили большевики, я бы не удивилась, нисколько, — она произнесла, не узнавая собственного голоса. — Но американцы…
— Они открыто издеваются над своими пленниками, с большой изощренностью.
— Но самого Пайпера не было у Мальмеди. Он не знал, что там происходит. А Зепп Дитрих не знал тем более. Те, кто устроил там стрельбу, или точнее, позволил, чтобы этот инцидент состоялся, впоследствии были наказаны. Но вряд ли это — то событие, которое заслуживает смертной казни через повешение. Что можно сделать, Уинстон? — она неотрывно смотрела на него. — Скажите, я сделаю все. Если необходимо, я попытаюсь разыскать тех пленных, которые находились там и были свидетелями, взять у них показания. Я уверена, они скажут так, как было.
— Они не принимают никакие свидетельства в пользу Пайпера, — Черчилль покачал головой, — они их попросту отклоняют. Я же сказал вам, Мари, это месть. И здесь действуют только законы мести, никакого правосудия здесь нет.
— И мы будем спокойно взирать на это? — она вытащила из пачки сигарету с ментолом, закурила, чиркнув зажигалкой. — Пайпера там не было, никаких приказов он не отдавал. Я знаю наверняка. И вы знаете, Уинстон, откуда я это знаю. А то, что произошла стычка между военнопленными и охраной — разве это единичный случай?
— То, что вы доверились нам, Мари, мы с Клемми высоко оценили, — Черчилль снова пододвинул папку к себе. — Нас связывает много лет дружбы, общее прошлое, но если я верю вам, то только потому, что знаю наверняка ваши убеждения и знаю, что вы не из тех, кто их меняет, какие бы обстоятельства ни давили на вас. Встретьтесь с теми, с кем считаете нужным, это не помешает делу. Но действовать мы будем с другой стороны, — он сделал паузу, подумав, потом продолжил: — Вы понимаете, что сам я останусь в тени, я не могу пожертвовать своей репутацией, да это совершенно и не нужно. Слишком тяжелый вес в политике так же вреден, как и вес недостаточный. Всегда надо выбирать оптимальные пути и идти по дороге наименьших жертв. Моя супруга и ваша верная подруга Клемми вызвалась помочь нам обоим. Она инициирует через Красный Крест проверку деятельности этих следователей, она имеет такое право. Соответствует ли их деятельность международным конвенциям и как они соблюдают эти правила. Мы много требовали от нацистов, чтобы они соблюдали международные стандарты обращения с пленными. Что же теперь делаем сами? И когда окажется, что они эти самые стандарты не соблюдают, а даже грубо нарушают, вот тогда понадобится человек, который поставит им диагноз. Вы знаете, что как все незрелые нации, впрочем, как и люди, американцы очень боятся двух вещей — прессы и диагнозов. Прессу я подключу, это я могу сделать. Но кто поставит диагноз? Кто отважится? Для этого нужен опытный психиатр. Врач с мировым именем. Чтобы никто не мог подвергнуть сомнению его заключения. Только такого диагноза американцы испугаются и спустят дело на тормозах. Заведут какие-нибудь комиссии, которые начнут разбирательство, и все свернут. Они умеют обставиться оправданиями, мы знаем.
— Я поставлю им диагноз, — Маренн вздохнула. — Моя кандидатура подойдет, Уинстон?
— Я не знаю лучшей, Мари, — он кивнул. — Ваш авторитет в вашей сфере непререкаем. Но имейте в виду, вы наживете себе очень серьезных врагов. И последствия будут непредсказуемыми. Американцы не любят, когда их ловят за руку.
— Вы знаете, я не боюсь, Уинстон, — она слабо улыбнулась. — И то, что я чувствую в своем сердце, для меня неизмеримо важнее того, что подумают американцы. Скажу больше: я сделаю это с большим удовольствием. Если только кто-то позаботится о том, чтобы они, эти самые следователи, или их руководители, или еще кто-то, кто вообще забыл о нравственных основах христианской культуры и морали, попали бы ко мне на осмотр.
— Это сделает Клемми, — Черчилль пыхнул сигарой. — Эти следователи у вас будут. Это уж она устроит. Стукнуть Америку по носу — это в интересах Англии, я считаю. Не надо зарываться. Мне сказали, — он посмотрел на нее с интересом, — что именно вы, Мари, выступили перед президентом Австрийской Республики с ходатайством о том, чтобы ветеранам германского вермахта и СС разрешили официально носить боевые награды.
— Вы против этого, сэр? — она пожала плечами. — Мы, потомки монархов Австро-Венгрии, сейчас не имеем политического влияния, нам не надо идти на выборы, завоевывать симпатии населения. Когда-то народ призвал нас на трон, и мы правили тысячу лет, способствуя тому, что мир получил огромное количество музыкантов, композиторов, прекрасных произведений искусства, созданных в эти столетия. Мы были народу поводырями, пока он был мал и слеп. Когда народ вырос и захотел самостоятельности, мы уступили власть его представителям, отойдя в тень. Но на престол, которым мы владели в течение тысячи лет, Габсбургов помазал сам Господь. И хоть народ не очень вежливо, но попросил нас удалиться, Господь не снимал с нас ответственности за него. Зато теперь мы можем позволить свободно высказать свое мнение, которое никак не отразится на наших рейтингах, уже утвержденных историей навеки. Так получилось, что я осталась одна, самая близкая родственница последнего австрийского императора, великого императора Франца Иосифа, его правнучка. Ближе меня к престолу Габсбургов никого нет. Если бы Габсбургов сейчас снова позвали на трон, скорее всего, вспомнили бы обо мне. И я думаю, что будь жив мой прадед, он поступил бы так же. Он бы не стал делить свой народ на фашистов и антифашистов, он бы призвал к примирению во имя Австрии. А Господь разберется, кто прав, кто виноват. И если есть люди, которые служили в вермахте и в СС и защищали мою родную Австро-Венгрию от большевиков, почему им не носить награды, которые они получили за это? Они защищали ее ничуть с неменьшей стойкостью и упорством, чем мои предки защищали Вену от войск Османской порты. Особой разницы я не вижу. Я рада, что Президент принял меня и прислушался к моим соображениям, я признательна ему за это. Австрия стала первой и единственной пока страной, где бывших солдат и офицеров вермахта и СС не преследуют, они не стыдятся своего прошлого. Им возвращено уважение. Я полагаю, это достойно империи Габсбургов, которая была могучей и никогда не мелочилась.
— Это мысли монарха, Мари, — кивнул Черчилль. — Мудрого монарха, который мыслит критериями, которыми и должны размышлять короли, помазанники Божьи. Мы, политики, лишены возможности размышлять подобным образом. Мы должны думать о выборах, о коалициях. Если бы вы стали моей королевой, вы бы встали вровень с Елизаветой Тюдор и снова сделали бы Англию великой.
— Вы сделали ее великой, Уинстон, — она улыбнулась. — И мир не забудет никогда того, что вы сделали. Пока человечество существует, оно будет помнить то, что вы сделали. Что же касается меня, я могу только сказать то же, что сказала после окончания Первой мировой войны. Англия всегда может рассчитывать на меня. В любые времена, что бы ни происходило дальше.
— Благодарю вас, ваше высочество. Вы тоже можете рассчитывать на Англию. Я помогу тем людям, за которых вы просите. Я знаю наверняка: если вы просите за них, они стоят того, чтобы за них просили.
