— Я не смогу этого, Джилл, — она отрицательно покачала головой.
— Тогда смогу я.
— Я тебе запрещаю.
— Я позволю себе не послушаться тебя.
— Джилл, даже не смей. Послушай лучше меня, сядь, — она снова села на диван и усадила Джилл рядом. — Ты помнишь Пауля Красса? Молодого доктора из нашей клиники с весьма приятной внешностью. Я знакомила тебя с ним в апреле сорок пятого года? Вы несколько раз обедали вместе, насколько мне известно.
— Да, я помню, — Джилл рассеянно кивнула. — А что?
— Его недавно освободили из плена. Они хотели привлечь его к какому-то наспех слепленному делу эсэсовских врачей, потому что он одно время служил в концлагере, но материала не нашли, никто из заключенных ничего на него не показал, и это неудивительно. Так что им пришлось его отпустить. Но в Германии у него нет работы, никто не хочет брать из-за его прошлого. Это так же, как с Алексом Грабнером. После плена он не мог найти себе применение, это с его-то опытом, с его высочайшей квалификацией. Я рада, что пригласила Алекса в свою клинику, и они приехали с Маргарет и детьми. Так вот Пауля я тоже приглашаю работать к себе. Он приедет завтра. Ты бы хотела увидеться с ним?
— Но, мама, как ко всему этому отнесутся французы? Де Голль?
— Ну, конечно, де Голлю и его сподвижникам, невольным, кстати, вроде Мориса Тореза, это все очень не нравится. Но я отвечаю Шарлю и прочим важным государственным лицам так же, как когда-то отвечала рейхсфюреру. Мне нужны не политически благонадежные рекомендации, а хорошие врачи с опытом. А их найти не так-то просто. Кто может сравниться с Грабнером? Никто из американцев и французов даже рядом не встанет. И из англичан тоже. Мы теперь каждую неделю ездим в Индокитай. Алекс там просто не заменим, с его опытом лечения ожогов и осколочных ранений. Да, Эйзенхауэр тоже кривится — бывший штурмбаннфюрер СС. А куда денешься? Ради того, чтобы его солдаты выживали и возвращались в строй, он готов закрыть глаза. Надеюсь, Пауль тоже найдет свое место в жизни. И как-то развеет тебя. Ваша краткосрочная дружба продолжится. Я виделась с ним после освобождения. Он все так же красив, — Маренн улыбнулась. — Но повзрослел, конечно. Испытания накладывают отпечаток. У него никого нет. Родители умерли, брат погиб, он один. Он о тебе спрашивал, ты ему понравилась, я заметила. Как ты ко всему этому относишься? — Маренн внимательно посмотрела на дочь. — Ты не должна вечно носить траур, надо как-то дальше жить, Джилл.
— Но мама, я забуду Ральфа? Ты это хочешь сказать? — Джилл встала и отошла к окну.
— Ты никогда его не забудешь, — Маренн подошла сзади, обняла за плечи. — Мы не забудем того, что мы пережили. Но я хочу, чтобы ты была счастлива. Довольно уже слез. Слезы оставь мне.
— Но я совершенно не готова ко всему этому, — Джилл растерянно взглянула на нее и показала на волосы. — Он меня не узнает.
— Это как раз повод привести себя в порядок, — Маренн улыбнулась. — Значит, ты согласна? Прекрасно. Как только Уинстон и Клемми уедут, я приглашу Пауля сюда погостить, а сама поеду в Париж, там у меня накопилось много дел.
* * *
— Фрау Сэтерлэнд! Я так рад вас видеть!
Она сидела на скамейке в Парке Линкольна в Чикаго. У водоема с белыми лебедями и розовыми фламинго, подпрыгивая, резвились дети. Все было так же, как когда-то очень давно, до войны, когда по этим дорожкам такие же маленькие и веселые бегали ее дети, Штефан и Джилл — от леопарда к бегемоту, а потом от бегемота к жирафу. Но Штефана уже давно нет в живых, а Джилл тоже только чудом спаслась от смерти. И она приехала сюда, в этот город своей молодости, не для того, что вспоминать о прошлом — чтобы еще раз попытаться спасти будущее, то, которое на волосок от гибели, пусть даже не свое и не для себя, пусть для другой женщины и ее детей.
— Вот моя дочка, фрау Ким, видите, она бегает там, в голубом платье? Я назвал ее Ким, как и обещал вам в сорок четвертом. Ким Лэрри. Она вырастет и будет доктором, как вы, чтобы спасать жизни людей.
— Спасибо, Вирджил, — она улыбнулась. — Я возьму ее работать в свою клинику. Я собираюсь открыть филиал здесь, в Чикаго, в городе, где прошла моя молодость. Я и не думала, что вы запомните.
— Что вы, как я мог о вас забыть, вы же спасли мне жизнь. Не было бы меня, не было бы и ее, моей дочки. Ничего бы не было.
Бывший лейтенант американской армии Вирджил Лэрри, которого она спасла от пуль во время перестрелки при Мальмеди, раздобрел и слегка полысел, но она все равно сразу узнала его. А он — ее. Издалека. И заулыбался так, словно они действительно всю жизнь были близкими друзьями.
— Вы все такая же красивая и элегантная, — он с восхищением смотрел на нее. — А я, — он хлопнул себя рукой по животу, — слишком много ем. Все время говорю себе: Вирджил, надо бегать по утрам, соблюдать диету. Два дня следую правилам, а потом за старое.
— Присядьте, Вирджил, — она подвинулась, уступая ему место. — Я хочу, чтобы вы помогли мне.
— Это опять о том, что тогда случилось у Мальмеди? — он догадался сразу. — Я знаю того оберштурмбаннфюрера, который приезжал на «Королевском тигре» и весело разговаривал с вами. Его приговорили к смертной казни за то, что он якобы нас расстреливал. Но это было не так. Меня уже замучили со всем этим, — признался он, закуривая сигарету. — Люди из военной прокуратуры требовали, чтобы я написал, что этот самый оберштурмбаннфюрер, кажется Пайпер его фамилия, чуть ли не лично приказал произвести расстрел. Я им сказал, что ничего такого не видел и не слышал. И никакого оберштурмбаннфюрера толком — тоже. Если он и приезжал, так это было только в самом начале, задолго до того, как все началось. Потом нам оказывали медицинскую помощь, вас я не назвал, сказал, не знаю, кто именно, какие-то врачи. Им это очень не понравилось, фрау Ким. Но еще больше им не понравилось, когда я заявил, что все произошло ни с того ни с сего, как помешательство какое-то. Приехал этот унтер-офицер, или кто он был, что-то его задело, он начал палить. Наши ответили, оружие-то осталось, вот и понеслось. А оберштурмбаннфюрера при этом не было, вообще офицеров в высоких званиях не было. Вас-то я, конечно, за офицера считать не стал, врач и врач. Им только скажи, что была там дама оберштурмбаннфюрер по медицинской части, так они вас туда же, на эшафот потащат. А я живой, у меня дочка, а если бы не вы, уж давно бы в земле лежал, и Ким на свете никогда бы не было. А они мне говорят: ты вспомни хорошенько, был же этот Пайпер, командовал расстрелом. А я им говорю, что расстрела не было, перестрелка началась, и никакого Пайпера я не видел. Отказался им подтверждать. Так они мне пообещали, что у меня будут неприятности, и, правда, устроили кое-что, с работы пришлось уйти. Потом снова явились. А я уж совсем разозлился, говорю, что я живу в свободной стране, и никто меня не заставит говорить то, чего не было. Ведь если я скажу, как они просят, этого оберштурмбаннфюрера уж точно повесят. А у него, наверняка, такая же дочка, как у меня, или сынок, так что ж мне отправлять его на смерть, тем более что он совсем ни при чем. Он же не Гитлер, не сам все придумал, воевал, как я воевал.
