— А если я попрошу вас, Вирджил, написать все так, как на самом деле было, вы напишите? — она внимательно посмотрела на него.
— Не только напишу, но и под присягой повторю, — уверенно сказал он. — Врать-то мне зачем, оправдывайся потом перед богом. А правду — пожалуйста, тут у меня совесть чиста.
— Ну, под присягой повторять от вас и не потребуют. А вот написать я вас попрошу, — сказала она. — Я отвезу ваши показания их адвокату, и мы заставим следователей приобщить их к делу.
— Я напишу, фрау Ким, — Вирджил улыбнулся. — Ради вас напишу. Вон она, моя Ким, бегает, — он снова взглянул на девочку. — И глазки у нее светлые, как у вас, а волосы темные пока, хочу, чтоб такими остались. Тоже как у вас. Каждый день благодарю Бога, что жив остался. И все вспоминаю, как вы тогда закрыли меня собой. И как перевязывали, как смотрели с сочувствием, а еще сказали, что тоже любите Чикаго и жили здесь со своими детьми.
— Спасибо, Вирджил, — она сжала его руку. — Я вам оставлю свой адрес, пишите мне письма в Париж. Все, все пишите. Как будет расти ваша Ким, я буду рада знать о ней каждую мелочь.
— Она обязательно будет доктором, я сделаю все, чтобы она выучилась. Я уже сейчас говорю ей, что самое главное — лечить людей, помогать им, делать так, чтобы им не было больно, чтобы они были счастливы.
— Я рада, что вы выполните мою просьбу, Вирджил, — она встала. — Мне нужно спешить на самолет. Пишите мне. И когда ваша дочь вырастет, пусть приезжает ко мне во Францию, я возьму ее к себе на кафедру.
* * *
Стройная женщина в элегантном черном костюме ждала его у главного входа центрального офиса компании «Порше», где он руководил отделом экспортных продаж. Когда он вышел, сразу направилась к нему. И почему-то кольнуло сердце, хотя женщина была совершенно незнакомой, и имя ее, которое ему передали, тоже совершенно не знакомо — фрейляйн Колер. Кто это? Молодая, стройная, с красивой модной стрижкой, явно обеспеченная, только совсем седая, седая до полной, безжизненной белизны. И в темных очках. Она подошла, сняла очки — глаза светлые, большие, в них словно застыла грусть.
— Это я спрашивала вас, — сказала сразу, без лишних вступлений, глядя прямо в лицо. — Я Джилл, — он уже догадался. — Я дочка фрау Ким. Здравствуйте.
По тому, как изменилось его лицо, как глубоко скрытая боль внезапно проступила, мгновенно изменив черты, она поняла, что приехала не напрасно.
— Здравствуйте, Джилл, — он ответил мягко, легко сжав ее руку. — Я давно хотел познакомиться с вами, еще во время войны. Я знаю, что ваша мать погибла в Берлине, — он опустил глаза, чтобы она не смогла прочесть во взгляде гораздо больше, чем ему хотелось бы. — Как вы?
Она не ответила на его вопрос. Точнее, не ответила на тот, который он задал вслух, зато ответила на другой, которые он многие годы задавал себе мысленно.
— Моя мать не погибла, — неожиданно сказала она. — Она жива. Она живет в Париже. И я приехала, чтобы сказать об этом.
Она видела, как он побледнел. Несколько мгновений он молча смотрел на нее, глаза потемнели. Потом, взяв себя в руки, пригласил.
— Прошу в машину.
Включив зажигание, опустил стекло, закурил сигарету. Сказать что-то было трудно. Не только ему, Джилл — тоже. Потом, выезжая со стоянки, спросил.
— Она замужем?
— Нет, она одна. Точнее, с нами, со мной, Натали и Клаусом.
— Фрейляйн Натали все-таки покинула свою прекрасную необъятную Родину? — он улыбнулся, немного успокоившись.
— Да, она приехала несколько лет назад. Они хотели ее арестовать, и она сбежала. Они сбежали вдвоем с сестрой. Ее сестра живет сейчас здесь, в Германии, в Гамбурге. А Натали с нами, она учится в университете и уже работает у мамы в клинике.
— А Клаус, кто это?
— Это сын Вальтера Шелленберга, — наступила пауза.
Джилл вдруг сообразила и исправилась.
— Это сын Вальтера Шелленберга и его жены, фрау Ильзы, это не мамин сын. Она взяла его к себе, когда фрау Ильзе от него отказалась, а Вальтер умер.
— Бригадефюрер умер?
— Да, в Италии. Клаус теперь один. Но совсем не жалеет о матери. Ему хорошо с нами.
— Я думаю.
— Мне кажется, я должна сказать вам, — Джилл продолжила через минуту. — Это многое прояснит. Я приехала не для того, чтобы звать вас с собой или хлопотать о маме.
— Нет? — он пристально взглянул на нее, тормозя перед светофором. — Мне бы хотелось, чтобы именно для этого.
— Она сказала мне, что у вас семья, и я ни в коей мере не желала бы нанести ущерб вашей жизни. Я только подумала, что, наверное, это очень трудно знать, что человек, которого любишь, которого любил, погиб. Пусть даже все осталось в прошлом. Мне знакома эта боль, эта пустота, — призналась она. — Мой жених, барон Ральф фон Фелькерзам, погиб в Берлине в конце апреля сорок пятого года. Когда бомба попала в здание на Беркаерштрассе, он закрыл меня собой. Его раздавило насмерть, а я осталась жива, — ее голос дрогнул. — Я осталась жива, — повторила она. — А его нет.
Он снова посмотрел на нее, теперь в его взгляде она прочла сочувствие.
— Все эти годы мама лечила меня, боролась за меня. Она поставила меня на ноги, но о себе ей некогда было подумать. Она была бы против того, чтобы я приехала сюда. Она даже не знает об этом.
— Она разлюбила меня? — вопрос прозвучал напряженно.
— Нет, напротив, — Джилл ответила поспешно. — Она вас любит. Она запретила мне разрушать вашу жизнь. Она говорит, после всего пережитого вы заслужили покой.
— Покой, — Йохан усмехнулся. — Если только покой. Но его тоже нет. Визенталь, еврейские организации, коммунисты, всяческого рода гуманисты — кто только ни цепляется ко мне теперь. Едва выберешься из одной навозной кучи, как сразу же попадаешь в другую. Семья — это тоже формальность. Слишком много испытаний, слишком долгая разлука. Тринадцать лет супружества на расстоянии — это немало, это способно уничтожить любой брак, даже если стараться сохранять его всеми силами. Дети не знают меня, они встретили меня враждебно, даже боятся, общий язык найти очень трудно. Жена тоже стала чужой. Но это произошло гораздо раньше. Пока был долг, пока нужно было выдержать, ждать, еще что-то держало наши отношения, теперь же осталась только форма, без содержания. Так что врозь даже легче, чем вместе. Вы говорите, она живет в Париже? — машина снова притормозила. — Я поеду к ней. Прямо сейчас.
— Ее сейчас нет, — Джилл покачала головой. — Вместе с леди Клемми, Клементиной Черчилль, они уехали на Ближний Восток. Гуманитарная миссия Красного Креста. Иначе она не позволила бы мне, — Джилл улыбнулась. — Она бы догадалась и удержала меня, нашла бы как удержать, она же психиатр. А так она знает, что я тоже должна ехать в командировку. И знает, что меня нет дома. Но я договорилась, чтобы командировку перенесли, и приехала сюда. Иначе просто не будет другой возможности.
