— Твой дядя? — с сомнением переспросил Яков, вроде беспечно держа на сгибе локтя «маузер», но с пальцем двупалой варежки, просунутым под скобу пускового крючка. — Ну и родственнички у вас, мадемуазель.
— Он мне не родственник, — горбясь так, чтобы платок конспиративно насунулся на лицо, продолжала гусыней шипеть недавняя, а может, и нынешняя (расспросить её как-то не было времени) подпольщица. — Но он и не предатель. Дядя Гриша партизан.
— Дядя Гриша партизан, — со стихотворной интонацией передал «гефрайтер» Войткевич «фельдфебелю» Новику. — Так что нечего тут вам.
Тот отреагировал похоже — всё-таки не один пуд тротила вместе израсходовали.
— Ну да, — кивнул Новик. — Дядя полицай, дедушка староста. Интересно даже, остались тут у немцев честные предатели?
Впрочем, рожа «потомственного полицая» была куда менее одухотворенная, чем у «родственника» профессора.
— Протокольная, — назвал её Войткевич, осмотрев «дядю» довольно скептически.
И впрямь, портретина была — хоть сейчас на стенд: «Их разыскивает милиция» — угрюмая, хронически насупленная и с тяжёлыми складками у рта.
В несколько секунд оценив разведчиков столь же недоверчивым взглядом и, судя по всему, придя к выводу «не нашего ума дело», полицай-партизан хладнокровно поздоровался:
— Здорові були, панове фашисти, — изобразив нечто, отдалённо напоминающее отдание воинской чести.
— Героям слава, дядьку! — хохотнул в ответ Войткевич, поощрительно похлопав по грачиному плечу возничего.
— Що до ваших героїв, не знаю, — пожал плечами тот, отвернувшись к телеге, чтобы устроить сиденье. — А наші всі вдома.
— Хороши герои, — заметил Новик. — По домам они сидят.
— А ось я вас туди й відвезу, — не оборачиваясь, буркнул «дядя Гриша». — Самі на ту хату подивитесь.
«Эски-Меджит». Die Vergeltung
— По-хорошему, Тарас Иванович, надо бы запалить эту деревушку с подветренной стороны, чтобы и пепел снесло куда подальше, — раздражённо проворчал Беседин, отводя комиссара к неровно-прямоугольной дыре, отдушине и оконцу, продолбленному в серой стене, в сплошной скальной породе, в стене настоящего винного погреба, нашедшегося во дворе бывшего счетовода-бухгалтера и пережившего, казалось, не только революцию, но и путешествие Екатерины на юг. Тут, в замысловатом лабиринте бывших погребов, кладовок и хлевов крепости не то, что зондеркоманда СС с губными гармошками, — вся свита императрицы могла бы гулять с оркестром и без всякого стеснения.
Скала, увенчанная мечетью, возвышалась над деревушкой и вообще над долиной, как иллюстративный пример средневекового феода. Каменные склоны с проседью дождевых потоков казались замковыми стенами, против которых и настоящие крепостные, внизу у подножия, выглядели не величественней козьего загона.
— Отже, такі кляті? — сурово нахмурился Руденко, обернувшись на пленных.
К наружности хрестоматийного Бульбы суровость эта — косматая бровь, сползшая на кровянистый от бессонницы глаз, и сердито собранные в «курячу гузку» губы под тяжёлыми усами, — подходила как нельзя кстати.
— Мы ж не в охотку, товарищ комиссар! — сразу заскулил, шепелявя разбитыми губами, один из пленных, мужичок не только славянской наружности, но и в советской шинели без знаков различия. — Мы ж по принуждению! — бухнулся он на колени, заметно сторонясь молчаливого татарского большинства.
— Клятые, — подтвердил Беседин. — И заметь: без всякого понуждения и понукания.
Щурясь от табачного дыма, он кивнул в окно, будто там сейчас развернулись события бесконечно далёкого теперь, казалось, 41-го.
— К примеру, тогда и ноги немца тут ещё не было, а они уже карательный отряд учредили. Досрочно, так сказать. Ударники, мать их, — зло процедил Фёдор Фёдорович. — Пришёл сюда фашист только в декабре 41-го, а 7 ноября через Эски-Меджит отступал отряд Чистякова. Уходили, поскольку в Заповедном базовая закладка их оказалась разорённой.
— Предатели поработали, — понимающе кивнул Тарас Иванович.
— Кой там черт, предатели, — пробормотал Беседин. — В 38-м ещё всё вывезли, во избежание, так сказать. Не помнишь, что ли, что тогда творилось?
Комиссар промолчал. Помнил.
Начиная с лета 1931 года, 4-м управлением Генштаба РККА в лесах приграничных округов для каждого будущего партизанского отряда были сделаны закладки с оружием, боеприпасами, минно-подрывными и воспламеняющими средствами. В землю были зарыты толовые шашки, взрыватели, бикфордовы шнуры, патроны и гранаты, не менее 50 тысяч винтовок и 150 ручных пулеметов. Однако в 1937 году тогдашний нарком обороны Климент Ворошилов объявил доктрину: врага Красная армия будет бить «малой кровью на его территории» и никак иначе.
Из этого следовало, что подготовленные партизанские кадры не нужны в принципе. Диверсионная деятельность в тылу врага представлялась неактуальной ввиду молниеносного характера будущей войны. Мысль о диверсионной деятельности на своей, следовательно — оккупированной, территории приравнивалась к пораженчеству.
«Приписные» партизанские отряды и группы расформировывались. Большинство баз с оружием, боеприпасами и продуктами были ликвидированы накануне войны.
Сам Тарас Иванович, бывший в 34-м году уполномоченным Крымского обкома по организации партизанского движения, немало удивился в 41-м году, получив «старое» мобилизационное предписание по плану «Д».
План этот в отличие от плана «М» предназначался лицам, оставляемым на оккупированной территории для организации диверсионной деятельности. Той самой деятельности, которую начштаба РККА маршал Тухачевский так недавно ещё называл «подлыми» и «не нашими» методами ведения войны.
А ещё услышал тогда товарищ Руденко из уст Первого крамольное: «Ты мне только дурацких вопросов, Тарас Иваныч, вроде “А где же наша несокрушимая?” не задавай. Вон, видел, по коридору хлопец винтовку волочил с рукой перевязанной? От своих отбился, не нашёл куда умнее прийти, как в обком. Так вот, это она и есть. Несокрушимая и легендарная. Хорошо ещё, я его перехватил, а не… — добавил Первый, покачав головой. — Так что, Тарас, план “Д” теперь, как Ильич говорил, “всерьёз и надолго…”».
Руденко очнулся от мгновенных воспоминаний. Тем временем Фёдор Фёдорович стукнул кулаком по газете, развёрнутой на столе: «Мы, татары, даём слово бороться со стадом евреев и большевиков!..»
[47]
— И того, скажу тебе, мало. Фашистам они, сволочи, предъявили уши и носы наших партизан! Преданность, понимаешь, «Гитлер-эфенди» засвидетельствовали. Делом, так сказать, оправдали. Так что, — Беседин брезгливо смахнул газету ладонью. — Панькаться нам с ними не пристало. Да у нас и своих забот полон рот.
Фёдор Фёдорович выманил той же рукой двух «православных» полицаев из толпы «правоверных» в красноармейских шинелях без погон.
