— Откуда, изверги?
— Да какие ж мы изверги… — засуетился было невзрачный, сутулый мужичонка со спитой рожей, прижимая к груди гражданский картуз, спешно сорванный с головы. — Мы ж люди подневольные! Мы ж, товарищ командир…
— Твоих товарищей я, по закону военного времени, на суку вешаю, — сухо заметил Беседин.
— Я хотел сказать, господин… гражданин, — смешался мужичок.
— Мы только из лагеря, гражданин начальник, — выступил вперед детина в шинели с белёсыми отпечатками ещё петлиц, ростом вдвое выше сутулого и явно больший знаток тюремного обращения. — Нас вчера только в разведшколу определили да на довольствие поставили. Мы тут и не знаем ещё никого, ничего, — оскалил он лошадиные зубы в придурковатой ухмылке, на что, надо понимать, и рассчитывал.
В случае Беседина, впрочем, зря. Насмотрелся Фёдор Фёдорович. Народ нынче в леса повалил самый разный.
— Совсем ничего не знаете? — хмыкнул он. — Это, конечно, плохо. Но с вас и того станет, что вы на службу к врагу определились, — подчеркнул он правильное наклонение грозным тоном. — Добровольно.
Детина оглянулся на карателей позади себя, вопросительно уставился на мужичка. Тот, в свою очередь, смотрел в рот товарищу по несчастью, будто из лошадиной пасти его сейчас раздастся ржание коней всадников Апокалипсиса.
Что отчасти и случилось. Тычок промеж лопаток, которым детина поощрил мужичка, вполне мог сойти и за удар копытом.
«Да уж, чего уж тянуть… — спохватился тот. — Можно ж и не успеть?»
Мужичок, в повадках которого легко угадывался какой-то тыловой либо обозный чин, поморгал и, утерев картузом багровую пемзу носа, заговорщицки наклонился над столом. Бегающий его взгляд наконец остановился на лице Беседина. Взгляд торгаша, боящегося продешевить такой бесценный товар, как собственная жизнь.
— Ну, кой-чего мы знаем, конечно, — зашепелявил мужичок конспиративно. — Где у них, например, амуниция и харчи на дорогу припасены.
Насторожившийся было командир отряда заметно заскучал.
— А… Ну, за харчи спасибо, конечно. Хотя у меня, вон, старший матрос Малахов и без вашей песьей помощи их где хочешь может вынюхать.
Он взмахом ладони отправил несостоявшихся «шпионов» обратно, к стене, пока что внутри комендатуры. Но мужичок, поняв, что продешевил и не выторговал милости, заартачился. Даже вцепился пальцами в столешницу, когда Сабаев ухватил его за шиворот.
— Отправка у них сегодня должна была быть! — визгливо подбросил он на чашу весов в свою пользу. — И я знаю куда!
— Так и я знаю, — не без удовольствия возразил Фёдор Фёдорович. — Знаю куда и знаю когда. Только теперь-то мне какая разница, куда там они собирались? Главное, куда отправились. В Царствие Небесное, прямиком… Ну, может, кто с пересадкой в госпитале, если повезёт, конечно.
Смешки и довольное кряхтение партизанских командиров и приближённых разделила робкими ухмылками даже кучка татар из числа тех, кто не успел разбежаться по лесу и надеялся теперь только на благодушие победителей.
Надежда тем более слабая для переметнувшихся красноармейцев, да ещё и братьев-славян, которым и понятный отчасти «национальный подъём» в оправдание не зачтётся.
«Тыловик» спохватился и последние свои козыри стал сбрасывать, как когда-то майорскую свою форму.
— А ввиду отправки тут сегодня будет, — заторопился бывший майор интендантской службы так, что Беседин даже отпрянул от брызжущей его слюны. — Тут будет их главный доктор фюрер Курт.
Закончил невразумительно, не то и впрямь смешавшись от паники, не то окончательно войдя в роль «от сохи».
Командир отряда и замполит недоумённо переглянулись.
— Кто? — переспросил Фёдор Фёдорович, вздёрнув белёсые брови, опалённые у лесных костров.
— Який ще лікар? — не менее удивился комиссар Руденко, привставая со стула.
— Штурмбаннфюрер СС Вильгельм Курт, — раздалось из угла комнаты с равнодушной справочной сухостью. — Доктор философских наук.
Керчь. Аджимушкай. Центральные каменоломни
Войткевич и Новик
Партизанская «хата» и впрямь снимала все и всякие недостойные подозрения.
Высвеченные оранжевым светом керосинки, за спиной командира отряда тускло золотились вышитые медальоны обоих Вождей на знамени, изборождённом швами неловкой штопки. То ли трофейным украшением под ним, то ли элементом декора лоснилась холёная сталь румынской сабли. На столе, сколоченном из снарядных ящиков, поблескивала медная россыпь патронов из вскрытого барабанного магазина ППШ со спущенной пружиной подачи, — видимо, только что снаряжался. Тут же, неуютно и неухоженно чернел походный «чайный прибор» — мятый алюминиевый чайник и пересохшая кружка, возле которой пара зелёных «лимонок» заменяли настоящие жёлтые лимоны. Единственным признаком штабной канцелярии была чернильница-непроливайка, несколько карандашных огрызков да гроссбух внушительной толщины. И совсем уж убого смотрелся заизвесткованный от обычной пустоты графин, в котором мутноватой воды едва было на два пальца.
Конечно, нынешние времена нельзя было сравнить с первой осадой каменоломен, проводимой немцами по всем правилам и со всей живодёрской педантичностью. Но и сейчас, когда катакомбы были оцеплены не самыми радивыми вояками-румынами, вода оставалась большой ценностью.
Осмотр каменного «кабинета» Новик закончил на лице командира отряда «Новый Сталинград» Корнея Евсеева. На лице изнурённом и почернелом, как головня, но с которого на капитана с ответным любопытством, даже пытливостью, искрили глаза человека, знающего себе цену, и недешёвую. Тогда как, то ли адъютант его, то ли денщик — Саша так до конца и не понял, — напротив, являл самое филантропическое благодушие. Сидел, привалившись спиной к остывающей буржуйке и прикрыв болезненно набрякшие веки, да так вроде и не пошевелился.
Капитан Новик выразительно посмотрел на сонного бойца в засаленном гражданском пальто и перевёл взгляд обратно, на командира, но уже вопросительно.
— Могилёв, — правильно поняв взгляд капитана, ткнул локтем командир своего подчинённого, пытаясь вывести его из морфейного блаженства. — Ну-ка, побеспокойся, братец, чтоб нас не беспокоили.
Но ни адъютантские, ни денщицкие обязанности Могилёва, очевидно, не беспокоили — должно быть, позволял статус «братца».
— Фёдоров! — едва удосужившись приоткрыть один глаз, в голос распорядился он, в свою очередь. — А ну, погони всех на хрен со штольни! — гаркнул он в сторону двери. Скорее — многослойного полога из плащ-палаток и одеял.
Этакое попрание всякого подобия воинской субординации, даже ренессанс обычаев Гражданской войны, немало развеселило Войткевича.
— Фёдоров! — крикнул он, в свою очередь, за брезент, будто вдогон распоряжению «братца». — И этого… — он гостеприимно отмахнул выдубленный сухостью полог. — Санчо Пансу по тому же адресу препроводи.
