Сестричка улыбнулась:
– А я знаю, вас весь медперсонал «везунчиком» называет. Это ведь вам пуля прямо в орден угодила?
Она с нескрываемым восхищением смотрела на меня. «Хм, вот уж, право, не думал, что столь популярен. А все-таки чертовски приятно, когда на тебя так смотрят», – я расплылся в улыбке.
Медсестра заметила мой внимательный взгляд, зарделась и, чтобы скрыть свое смущение, наклонилась над кипящими шприцами, обнажив верхнюю часть упругих девичьих грудей, качнувшихся в отворотах халата.
Стараясь принять серьезный вид, она распрямилась, сделала отметку в журнале и повернулась ко мне, тряхнув спадающими на плечи черными вьющимися локонами.
– А вы правда в СМЕРШе служите?
– Ага, дворником, – пошутил я.
– Дворникам орденов не дают, – отрезала девушка. – Меня Наташей звать.
– Замечательное имя, главное – редкое, – вспомнил я фразу из известного фильма.
– А вы шпионов видели? – округлила глаза Наташа.
– Вот как вас.
– Ужас какой. И какие они?
– С рогами, а на лбу штамп – «шпион».
– Что вы со мной как с маленькой, товарищ военный! Мне уже двадцать.
Так я познакомился с Наташей. Вскоре у меня с ней случился скоротечный роман. Положительно, мне в госпитале
начинало нравиться, особенно в смену, когда дежурила Наташа. Только идиллия эта длилась недолго.
Через неделю в госпиталь наведался Сучков.
Положив на тумбочку пакет, из которого выглядывали румяные яблоки, он приложил руку к груди:
– Извини, брат, что давно не заходил, дела – совсем замотали. Как здоровье?
– Хирург говорит – заживает плохо, авитаминоз и этот – нервный стресс, переутомление.
– Выздоравливай, не торопись в строй, успеешь еще послужить. Я ведь помню, что ты после ранения в отпуске не был, ну – в прошлый раз. А мы передислоцируемся на польские земли, в Константинув. Отдел теперь там будет. Как выпишут – найдешь нас в городе. Ну, бывай, капитан, здоровья тебе и твоим соседям по палате.
Сучков ушел. Жалко, что отдел из Кобрина уходит. От госпиталя до отдела всего три квартала было.
На следующий день выписали Барышникова, предоставив отпуск по ранению. Переодевшись в форму и получив документы, он пришел попрощаться. Выглядел молодцевато – на груди два ордена и две медали поблескивали.
– Убываю в отпуск. К своим вот поеду, в Свердловск. Мать порадую. Выздоравливайте, товарищи офицеры, может, свидимся еще.
Прощаясь, лейтенант каждому тепло пожал руку. Когда он подошел ко мне, я сказал:
– Донеси, обязательно донеси свою мечту до победы! А когда моряком станешь, в море пойдешь – семь футов тебе под килем!
– Спасибо, Петр, спасибо, друг. Сохрани свой орден, это ж твой оберег!
Олег козырнул и вышел. Мы в окно смотрели, как, закинув на плечо тощий вещмешок, он уходит за ворота.
На его место положили обожженного танкиста – всего в бинтах, лица не видно. Днем он держался, но ночью стонал, скрипел зубами. Ожоги – дело страшное: такие раны болят сильно, и потом обезображивающие грубые рубцы остаются на всю жизнь.
А через неделю выписали и меня. Вместе со справкой о ранении мне выдали нашивку – отличительный знак о ранении. Цвет – темно-красный, свидетельствовал о легком ранении. При тяжелом ранении выдавали знак золотистого цвета. Это было третье мое ранение…
Глава 7
Перекинув полупустой вещмешок через плечо, я вышел на шоссе, ведущее из города в Брест, – ловить попутку. На выезде из города, на КПП, милиционеры останавливали машины. Там я и подсел в кузов «ЗИС-5».
Был уже конец октября, я же был в гимнастерке.
Крытый брезентом кузов был весь в дырах от осколков, местами прожжен, и дуло через все отверстия изрядно. Да и трясло немилосердно.
Часа через полтора мы приехали в Брест. Я поблагодарил водителя, направился к мосту через Буг – мне ведь дальше добираться. Карты у меня с собой не было, и где находится этот польский городишко Константинув, я представлял смутно.
Отвернувшись под ветер, я закурил. Рядом со мной остановилась машина.
– Эй, капитан, садись – подбросим.
В кузове американского «Студебеккера» сидели молодые солдаты, из кабины, приоткрыв дверцу, призывно махал рукой лейтенант.
Я залез в кабину, благо здесь хватало места троим.
– Вот спасибо! Мне в Константинув.
– Нам дальше, как раз через него проезжать будем. В свою часть добираемся?
– Да, я из госпиталя.
Лейтенант посмотрел уважительно.
– Танкист? – Это он по петличкам моим определил.
– Вторая танковая армия, – немного слукавил я, вспомнив о реакции раненых в госпитале на упоминание о СМЕРШе. Наш СМЕРШ ведь и в самом деле Вторую танковую армию оперативным прикрытием обеспечивал – ее тылы.
– Так и мы со Второй танковой, – обрадовался лейтенант, – шестьдесят шестая танковая бригада, двенадцатый танковый корпус – не слыхал?
– Нет.
– Ну да, армия большая.
Добирались мы долго, дорога была запружена техникой. Шли колоннами машины с пехотой, сбоку от дороги двигались самоходки. Это не 41-й год, когда все больше пешком добирались, походными колоннами, да пушки на конной тяге были. И дороги в Польше были значительно лучше наших – разбомбленных, раздавленных гусеницами наших и немецких
танков. Проезжали чистенькие, почти не разрушенные села, и вспоминались разрушенные села Беларуси с обвалившимися стенами изб и торчащими печными трубами.
К вечеру добрались до Константинува. Я пожелал лейтенанту удачи и спрыгнул с подножки.
Передо мной – длинная улица из аккуратных домиков с красными черепичными крышами. Где искать отдел? У местных не спросишь – языка не знаю.
Увидев военного, я направился к нему. Повезло, что он знал, где отдел. Идти, петляя по улицам, пришлось недолго. Вот и здание, где разместился наш отдел.
Когда я шел по коридору, знакомые сослуживцы жали руки и радостно хлопали по плечу – с возвращением! А уж как Сучков обрадовался! Обычно сдержанный и немногословный, он даже обнял, потом усадил на стул.
– Ну – рассказывай.
– Выписан по выздоровлению, вот справка из госпиталя – годен к строевой без ограничений, – бодро отрапортовал я полковнику.
– Здоров, значит. Вот и отлично! Даю пару дней: почитаешь сводки, войдешь в курс дела – где, что, как. Обстановка быстро меняется – чуть ли не ежедневно, а тебя три недели не было. Пополнение получили, сейчас с новыми подчиненными познакомлю.
