Я снял сапоги, обмундирование и растянулся на нарах. Господи, какое блаженство!
Около полудня меня разбудил старшина. Званием он был старше, но я – выше по должности.
– Товарищ командир, проснитесь.
– А… Что такое?
– Парикмахер приехал, все свободные от службы уже постриглись. Не желаете?
Конечно, желаю. Оброс за месяц, что я здесь, а всегда короткую прическу носил – привык еще с курсантских времен.
Я оделся, обулся и вышел во двор. На табуретке сидел очередной солдат, а парикмахер машинкой стриг его «под ноль». И я постригся так же. Меньше голова потеет, и пыль не так задерживаться будет. На войне не всегда чисто, а помыться, да чтоб с горяченькой водичкой, мылом и мочалкой – редко когда выдается. Все чаще у ручья и без всякого мыла.
Я отряхнулся от остатков волос. В это время мимо нас двое конвоиров провели пленного офицера, которого мы взяли вчера «языком».
– Кончилась война для немца, – заметил я.
– И жизнь тоже, – сказал старшина.
– Как, почему? Его разве – не в лагерь для военнопленных?
– В расход его, – помрачнел старшина, – нет у нас лагеря.
Я даже расстроился. Ведь он хоть и враг, а уже неопасен. В плену и без оружия – чего же его стрелять?
Пленного увели к оврагу, что проходил метрах в двухстах, и вскоре оттуда раздались выстрелы. Назад конвоиры возвращались уже вдвоем. Странно складывается жизнь – мне было жалко немецкого офицера.
Ну, коли я уже встал, да еще и постригся – пора в штаб, к особисту.
Я заявился к начальству – решать насущные вопросы. Обносились уже бойцы, обмундирование нужно. Разведчики ведь больше на пузе ползают, чем пешком ходят – колени и локти быстро протираются. Однако получил отказ – не положено, сроки носки не вышли.
В расстроенных чувствах я пошел к особисту. Написал докладную – где встретил «окруженцев», при каких обстоятельствах, как они проявили себя при налете на немецкую батарею. Особист еще с час мучил меня вопросами, иногда совсем дурацкими, вроде:
– А не слышал ли ты от них слов на немецком языке?
Он что, совсем меня за дурака держит? Я бы таких к нашим сам не привел.
Я вышел из штаба и в сердцах даже сплюнул – все жилы вытянул, кровопийца. На передовую бы его, посидел бы в окопах с месячишко, глядишь, по-другому стал бы к людям относиться.
Я вернулся во взвод, взял банку тушенки, фляжку водки – самые большие ценности на передовой – и пошел в медсанбат, к Кравцову. Уважал я командира взвода. Разведчик опытный, характер неплохой – не нудил, не поучал. Бывая с ним в рейдах по тылам врага, я многому у него научился. Конечно, раненому бы курочку вареную принести, фруктов – да где же их на фронте найдешь? Сами ели несытно. Перловкой замучили да супчиком жиденьким, а хлебушек – черный. По фронтовым нормам белый хлеб полагался только летному составу. Вот потому в рейдах разведчики часто, захватив немецкий блиндаж или землянку, кроме «языка» забирали с собой еще и трофейные продукты.
Немцы к войне готовились основательно, все было продумано и учтено до мелочей.
Очень не хватало нашей пехоте поддержки с воздуха. Наблюдая за редкими воздушными боями наших летчиков на устаревших самолетах, я знал: к началу войны и у нас были разработаны новейшие самолеты – не хуже, чем у люфтваффе, – шедевры конструкторской мысли Яковлева, Петлякова, Лавочкина. А «летающий танк» «Ил-2»? Ему не было равных у немцев! Да вот затянулась переподготовка летчиков – строевые части ВВС в начале войны так и не дождались ни одного штурмовика «Ил-2»!
Или взять снабжение бойцов консервами, без которых не продержаться, пока не подтянется полевая кухня. В то время как наши бойцы давились «сухпаями», на ходу изобретая, как бы разогреть осклизлую перловку, а то и просто открыть жестянку, немецкие консервы были разнообразными: тушенка, каши с мясом, джемы – да бог знает чего еще. К тому же у банок с мясными консервами, с одной стороны, двойное дно, красной краской помеченное. Пробьешь его штыком или гвоздем – внутри состав с фосфором гореть начинает. Поставишь этим дном на землю и через минуту получаешь горячее блюдо. А вот хлеб в банках у них был плохой – как вата.
По всему видно было – готовились немцы к войне основательно. А ведь известно: исход крупных сражений в будущей войне закладывается в мирное время, задолго до ее начала.
Многочисленные ошибки руководства страны и ее Вооруженными силами задолго до 22 июня 41-го, а затем очевидные просчеты генералов при ведении боевых действий в условиях хаоса июня – июля вели к одному поражению за другим. Потери в людях и технике оказались запредельными. За два месяца миллионы бойцов выбыли из строя в котлах, были рассеяны по оккупированным районам, попали в плен – эту трагедию назовут катастрофой 41-го года.
Последствия ее будут ощущаться в течение всей войны, а безответственное отношение к населению – и долгие годы после нее.
Все, кажется, до мелочей предусмотрели гитлеровские вояки, двинув армаду техники и миллионы немцев на нашу землю. А вот с особенностями нашей суровой природы промах вышел! Зима 41-го выдалась на редкость холодной.
Недооценили немцы морозы наши – здесь они не только с обмундированием промахнулись. Ошибка была изначально сверху заложена. По плану «Барбаросса» немцы Москву к зиме взять должны были. Потому в двигателях их машин
масло летнее было – оно на морозе застывало. А попробуй машину или танк на морозе заведи! К тому же в Европе немцы к дорогам с твердым покрытием привыкли. А у нас такие дороги по пальцам перечесть можно. Как дождь пройдет – техника вязнет, ломается, следовательно, темп наступления сбивается. А когда глубокая осень подошла да морозы по ночам ударили нешуточные – совсем плохо стало. Днем танки и бронемашины с тягачами по грязи ползают, а ночью грязь между катками в бетонный монолит превращается. Любили немцы на своей гусеничной технике катки в шахматном порядке ставить – плавность хода лучше. Однако в России такое конструкторское решение выявило слабые стороны. Замерзнет грязь ночью – ломом не выбьешь. И каждая мелочь, не предусмотренная немцами, – не учли специфику российскую – нам на руку играла. А главное – душу российскую, русский характер не учли, в расчет не взяли.
В первое время бойцов оторопь брала при виде наступающих цепей самоуверенных гитлеровцев. Не верилось, что их можно остановить. Порой офицеру, чтобы убедить отчаявшегося бойца в том, что наглого немца можно поразить из винтовки, самому приходилось доказывать это: смотри – смертные они, как и все, вон упал еще один. А теперь ты давай, не робей! Неуязвимость немецкого солдата – миф!
Мало-помалу мы научились воевать, научились бить врага. Дивились немцы самопожертвованию советских бойцов, идущих на амбразуры дотов, таранивших танки и самолеты врага, преодолевающих минное поле по телам павших товарищей. И не только по приказу или потому, что знали о заградотряде за спиной. Великая ненависть к непрошеным поработителям крепила дух и веру в правое дело, множила силы бойцов с комсомольскими или партийными билетами в кармане гимнастерки, у сердца. Это был феномен советского патриота, неведомый европейским армиям.
