– О бабе, что ли?! – удивленно посмотрел Булыцкий на собеседника.
– Надобно коли, так и о ней.
– Ты тогда уж мне позволь дело это самому сладить.
– Как скажешь. А раз так, то поговорю, чтобы Сергий тебя в Белокаменную отпустил, к князю поближе.
– Спасибо, владыка, – дипломатично ушел от ответа Николай Сергеевич. – Оно, как со слов твоих, так и мед сладкий. А как Богу угодно будет, так и быть тому.
Ничего не молвил в ответ Киприан, да только улыбнулся в ответ. Вот только не понравилась улыбка эта Николаю Сергеевичу. Настолько, что аж мурашки по спине пробежались.
Четвертая часть
Митрополит в монастыре пробыл еще неделю, все больше времени в беседах с Сергием да братией проводя. При этом все свободное от молитв да от общения со схимниками время посвящал разговорам с Николаем Сергеевичем, темы, правда, больные стороной обходя. Ну и диковинам необычным поражаясь. И вроде простые иной раз вещи ладил пенсионер – те, без которых уже и не мыслил себе жизни, а гостю они – что сокровища невиданные. Предбанник тот же при входе в келью. Оно и материала вроде немного ушло, а все равно тепла пусть чуть, но больше сохранялось. И, хоть в богатых избах не диковина совсем, но в землянках да кельях пока никто и не строил такие.
Или стеллаж мобильный взять для свитков берестяных. Тот, что Булыцкий по образу и подобию икеевских собрал. Всех дел-то – прямых стволов молодого орешника настругать, зарубок правильных наделать, да поперевязать их тесемками так, чтобы каркас получился более или менее жесткий, а между направляющими рогожку закрепить. И без гвоздей драгоценных и винтов, пока еще невиданных, обошлось. Тьфу вроде, а Киприан в восторге был. Долго изучал он конструкцию; зарисовки даже какие-то там сделал на берестяном свитке-то.
Еще – что поразило, – так это картофель. Специально из погреба достал Николай Сергеевич пару корнеплодов, да как смог потушил с грибочками да овощами. Не бог весть, конечно, получилось, но и того хватило, чтобы поразить и Сергия, и владыку. А как показал, сколько из дюжины картофелин снять удалось «ягоды земляной», так и просто пораженно замолчали оба старика, и так и сяк прикидывая; а с чети это сколько получится-то. Булыцкий же, почувствовав интерес, кликнул Ждана да повелел принести кувшин с припасенными для посева пшеничными зернами. Уж сколько Николай Сергеевич дворов обошел летом, в кувшинчики по полгорсти, по горсти собирая зернышки покрупнее, чтобы потом, вечерами, уже когда и верный Ждан вовсю сопел у себя на топчане, перебирать уже собранные сокровища, выбирая самые крупные из них на посев следующего года.
– Так, Никола, – почесав затылок, застыл тот в дверном проеме, – нет ее уже.
– Чего? – поперхнувшись, пенсионер обалдело уставился на товарища.
– Того, – спокойно отвечал тот, – что пшеница хороша была! Крупна! В кашу-то и в самый раз.
– Какая каша, балда!!! – аж подскочил на ноги преподаватель.
– Обычная каша, – не понимая, чего это вдруг взъелся его товарищ, отвечал парень. – Дело-то обычное: крупную да ладную – в каши. Мелочь – в землю. Чего возиться-то с ней, – Ждан просто пожал плечами.
– А что не так-то, Никола? – вступился Сергий. – Испокон веков заведено так: оно, что покрупней, так и в пищу. Что помельче, так и на посев. – И, видя недоумение пенсионера, спокойно пояснил. – Чего там с той мелочи? Шелуха одна, да и только. Ее кроме как в посев, и некуда больше.
– Прости, Ждан, – поняв, что здесь сам опростоволосился, Николай Сергеевич только и развел руками. – Знать ведь не знал и думать не думал, что так вот оно. Наоборот теперь будет: что покрупнее – на посев, остальное – на стол.
– Да как же так-то? – изумились его собеседники.
– А так, что детки крепки у тех, кто и сам силен да могуч. А хил если кто, так и отпрыскам того, виднее всего, не сулит богатырем стать. Оно то же и здесь: посеешь что, то и жать будешь
[30]
. Хилое семя и всходы даст такие же. Как семя сильно, так и урожай по осени будет – глазу отрада, Бог ежели погоду даст да не погубит всходы.
– Да ну!
– А вот тебе и «да ну!».
– Так и отрада?
– Истину говорю! – перекрестился Николай Сергеевич. Потом, упомнив, как порой слова его воспринимались, добавить поспешил. – Да не разом, конечно. Два или три хотя бы лета. А еще – землю иначе возделывать, так и овощ диковинный расти будет, да и не с вошь размером, но во! – сжав кулак, продемонстрировал он собравшимся размер. – Хоть бы и огурец, а хоть и свекла да картофелина. Это сейчас с чети
[31]
вашей урожай весь – три кузовка. А времени пройдет чуть, так и снимать его намаешься! – разошедшись, продолжал трудовик. – Стекло бы еще научиться делать! Так и в зиму можно высаживать ростки.
– Ох, князю отрада будет! – восхищенно всплеснул руками Киприан. – Оно, вон, уже сейчас чем ораву полоненных кормить – Бог ведает. Где Тохтамыш с ордою своею прошел, там пожгли все. А что не успели, так то Дмитрия Ивановича дружины и потоптали. И с княжеств не взять толком ничего, ни у бояр. Сгубили урожай! А народу сколько с ним! Оно вроде как и ладно, что ремесловые появились, а глядишь, уже где-то и кору с деревьев снимать начинают, что на стол поставить-то и нечего. Оно, пока дружина княжеская рядом, так и не буянят ни смерды
[32]
напуганные, ни бояре
[33]
битые. Так то пока, да спиной все одно не поворачивайся к таким.
– Во дела, – Николай Сергеевич от удивления аж присел. – А князь-то что?
– Князь с благословения моего – подаяния народу, да на семью по пуду пшеницы да проса, – важно отвечал митрополит. – Да бояр, что позажиточней, обязал инородцев содержать, на землях их расселенных.
– За просто так, что ли?
– Выходит так, – подумав, отвечал тот.
– И что? Бояре-то не буянят?
– Бояре сейчас сами смерть как боятся. В походе столько их повысекли за то, что холопов своих боевых против армии объединенной подняли, да и теперь не щадят. Грех! – вспыхнул свяженослужитель. Потом, подумав, негромко добавил. – Оно же и не подумали прежде похода, ораву чем такую кормить. Зубами полоненные пока скрипят да помаленьку тикать назад начинают. Уже и воеводы по тропам рыщут, ловят, стращают, а – все одно – с голоду дохнуть никому не надобно. Смерды с холопами
[34]
ладно если тикают, а кто погорячей, так и против бояр зубы точат… Ушкуйники
[35]
лютуют. Вот и по Оке вниз пошли, так после них – Мамай
[36]
святого чище, – горестно вздохнул митрополит. Вон, бояре об отъезде говаривать начинают. И те, кто в Москве остался при осаде, и те, кто от греха утек, да потом вернулись. Оно еще неизвестно, что верней: оставаться и в страхе жить, или отъезжать да и в лапы лихим попасть. Оно ведь самые крепкие головы сложили, а те, кто худые, так и князя проклинают!
