– А тебе-то беда какая?
– А такая, что животом я тебе обязан.
– Так и ты меня от смерти уберег. Сочлись уже, чай.
– Ты – меня, я – тебя, – побурчал тот. – Судьбы наши вишь как сплелись, там еще, у Калины. Знать, не так просто. Пути Господни неисповедимы; не обмануть, не обойти. Коли прописано: так быть, так и судьба, видать, сложится.
– Заладили: судьба да судьба… – проворчал в ответ Булыцкий.
– Не веришь в судьбу, так, значит, и в Бога веры нет.
– Я тебе, Милован, так скажу на это: вот я одну историю знавал, а как сюда попал, так и переиначил ее всю. И где та судьба; научи, расскажи?
– Мне тот промысел неведом, – бородач лишь покачал головой в ответ.
– Так чего про судьбу талдычишь тогда? – раздраженно отвечал преподаватель.
– Ты, Никола, ох как не прав, – задумчиво отвечал его собеседник. – Ты все с того сейчас говоришь, что выше Бога мнишь себя; я, мол, и так могу и эдак. Про Москву, вон, поведал, так теперь и возгордился. Про ремесла, да промыслы просветил черноту, так теперь и мыслить начал, что по плечу все, что хошь. А не так все, Никола. Оно, видать, надобно было так, чтобы ты здесь оказался. Для себя хотя бы. Ты вон как переменился за время, что здесь провел! И других попеременил, кто с тобой знался. Помнишь, Сергий что говорил: весы, да на каждой из чаш дела темные да светлые. Да едины весы те; для всех. Как один в грех упал, так и чаша темная перемогла. Как один в свет обратился, так и снова вернулось все на круги своя. Оно, видать, зело чаша черная перевесила, раз человека светлого аж из грядущего… Торбы, видать, с каменьями, все легче и легче, да за счет за твой.
– Как за мой-то?!
– А так, что чужие торбы от каменьев избавляя, свою наполняешь. Грешки чужие себе забираешь.
– Ох, и загнул ты, Милован.
– А ну, давай свои думки! Охоч послушать.
– То-то и оно, что и ответить нечего, – чуть подумав, вздохнул Николай Сергеевич. – Оно вроде и твоя правда, да вот верится с трудом. Думаешь, Богу надобно, чтобы душегуб остановил меня теперь? За то, что Тохтамышеву армию отворотил или еще за что? Так и незачем убивать; вернул бы назад, да и делов-то…
– Богу – богово, – многозначительно подытожил Милован. – Кабы Бога воля, так и был бы ты уже с ним рядом. А так, уже трижды от беды уберег. Значит, здесь ты надобней. Живым. Да и я, надобно, чтобы рядом был, – чуть помолчав, добавил он.
– Спасибо тебе, Милован, – только и нашел что сказать Булыцкий. – А душегуб-то кто?
– А Бог его знает.
– А найти кто пробовал?
– Да кто его теперь найдет. Оно же на скоморохов глядеть высыпались все. Да и место ладное выбралось, что ни души живой поблизости.
– А нашли-то как?
– Да впопыхах, видать, злодей бил. Ударил и утек. До площади – рукой подать было, вот и смог выбраться горемычный. Там уже, на людях, и душу богу-то отдал.
– А может, – задумавшись, Булыцкий вдруг в упор посмотрел на товарища, – может, не впопыхах, а не умеючи?! Ударил, да тикать?! С перепугу, как сразумел, натворил чего.
– А кто его теперь разведает-то? – Милован лишь руками развел.
– Били сколько раз? В спину только?
– Чего?! Смотрел, что ли, кто?! Если бы боярина какого или купца, то…
– Где он?
– Да кто «он»?
– Нищий тот?!
– У дьякона.
– Пойдем! – вскочив на ноги, Булыцкий бросился собираться.
– Куда тебя опять нелегкая понесла-то?! – попытался остановить его товарищ.
– Идешь со мной или нет?
– У, черт! Мертвого подымешь! – выругался Милован.
Убитого решено было хоронить с почетом, потому как смерть мученическую принял бедолага от руки злодея. А раз так, то через три дня отпевание назначено было, а до тех пор тело решили поместить в доме дьякона
[85]
местного Феофана. Сейчас же пустили дружинников по городу, вызнать: может, имя кто убитого знает. Может, душегуб какой? Может, не поделили чего с друзьями своими лихими?! Так и хоронить тогда его по канонам как? Все это Милован вкратце рассказал товарищу, пока бежали к избе, где разместили тело убитого.
Уже там, на пороге, увидали поджидающих новостей баб. Отчаянно крестясь, те, собравшись в кучки, вполголоса переговаривались о чем-то своем, бросая настороженные взгляды в сторону избы.
– Матвей, истину говорю – он, – убеждала подруг одна из женщин. – Богатым был до нашествия поганого, а как Тохтамыш подошел, так все! Дом да хозяйство – с пеплом да по ветру! А мальчонка с женкой от стрел и погибли. Один как остался, так и все; милостынею одной жить начал! Оно, пока богат был, так носом кверху ходил, вот и покарал теперь Бог.
– Черема то! Черема! Истину говорю! – доказывала другая. – Он и не жил по-другому; все милостынею. Оно и слава Богу, что отмучился, а то, вишь, зиму каждую маялся; как приютит кто, так и слава Богу!
– Дорогу! – Чей-то властный голос разом пресек все эти разговоры. Женщины, как по команде, расступились, прижимаясь поближе к стене и потупившись, пропуская широко шагавшего детину с разбитой мордой, под руку тащившего перепуганного мужичка. – По домам давайте! – уже на крыльце развернувшись, замахнулся локтем тот на сгрудившихся женщин, отчего те, крестясь, поспешили отойти подальше. Впрочем, недалеко, но так, чтобы при первом же удобном случае вернуться поближе к хате. – А ты чего тут? – увидав Милована, нахмурился детина. – Кого привел?! – рявкнул тот.
– Кого надо, того и привел! – дерзко, что аж у Булыцкого дух перехватило, отвечал бородач.
– Ну, так заходи! Чего на пороге-то, – вопреки ожиданиям преподавателя, ничуть не разозлился запакованный в кольчугу мужик.
– Пошли, – подтолкнув оторопевшего товарища, бросил дружинник.
– Тот самый, что ли? – смерив взглядом Николая Сергеевича, усмехнулся детина.
– Тот самый, – оскалился в ответ Милован.
– Ох, и крепок! – уважительно кивнул собеседник. – Помнишь, как заломал меня? Там, у дома.
– Нет, – честно признался пожилой человек. – Злой был, – словно извиняясь, продолжал он, – вот и не глядел по сторонам.
– Да сразумел я, – усмехнулся воин. – Рожа, гляжу, красная, глаза выпучены, что у рака, и на меня прет. Ох, как слякался
[86]
, – искренне признался он. – В сшибках такового не бывало! А как по зубам треснул, так и в голове зашумело. Богатырь, – уважительно закончил тот. – Тит меня звать, – добавил он.
– Прости, чего не так ежели.
