– Прочтите, инспектор, – сказала она, выпрямляясь.
– «Твои дела не канут в Лету.
А я, у бездны на краю,
Сокрою все твои секреты,
Все твои тайны сохраню…
Любящая супруга, Джоанна Дарсфилд, леди Гротт».
Инспектор потёр подбородок в недоумении и пробормотал:
– Очень трогательно. Я, конечно, ничего не смыслю в поэзии, мисс Ива. Стишки, конечно, не то, чтобы особенно… А кто был этот Дарсфилд, лорд Гротт?
– Насколько я помню, этот джентльмен был членом тайного масонского общества «Рыцарей короля Артура». Это теперь наш король произносит публичные речи о своём масонстве, а в те времена, – Ива указала острием зонтика на цифру «1732», выбитую на плите, – это могло стоить карьеры и жизни не только самому Дарсфилду, но и всей его семье. А здесь верная Джоанна приносит своему покойному супругу клятву верности… Кстати, Дарсфилд был известен как крупный благотворитель и разумный государственный деятель. У него была безупречная репутация.
Ива и Суон переглянулись со значением. Суон поёжился на осеннем ветру и оглянулся, словно опасаясь соглядатаев, которые могли бы причинить вред безупречной репутации погребённого здесь масона, и пробормотал:
– Кажется, я понимаю, к чему вы это, мадам…
– И леди Гротт поклялась хранить тайну супруга даже после его смерти. Очень трогательно, не правда ли? Это требовало от неё немалого мужества. Бедняжка… Баронесса Фицгилберт очень, очень страдает. Завтра я нанесу ей визит.
– А я запасусь необходимыми рекомендациями и отправлюсь в Адмиралтейство.
Они прошли ещё немного по аллее, присматриваясь к памятникам и надгробным плитам, потом Суон остановился на развилке кладбищенских дорожек и осмотрелся.
– Кстати, мы сейчас как раз недалеко от тайника, который был приготовлен агентом фон Мюкка. Хотите, я покажу его вам?
– Конечно. Пойдёмте, – с готовностью откликнулась Ива. Она взяла Суона под руку, и они свернули на почти заросшую тропинку. Буквально через два ряда помпезных надгробий начиналась запущенная часть кладбища, имевшая особую печальную прелесть запустения и заброшенности. Суон остановился и показал на могилу ярдах в десяти от них. Это было погребение, сильно заросшее ползучими травами, с плитой, расколовшейся от времени, и небольшим памятником в виде урны, поверх которой был наброшен грязный и поросший жёлтым лишайником мраморный покров.
– Вот здесь, под этой урной. Между ней и плитой была трещина, её углубили и прикрывали плоской мраморной плиткой. Прекрасный тайник. Если сверху накидать листвы или травы, то даже с пары ярдов его не заметить.
– Так он был пуст?
– Да. Абсолютно.
– Мы потеряли много времени, Ива. Наблюдение за тайником было поставлено всего несколько дней назад, когда записка была расшифрована. У фон Мюкка, если он ждал сообщения от агента, была масса времени для того, чтобы проверить тайник. В последние дни он точно здесь не появлялся. Вон, видите того безутешного человека с астрами, на соседней аллее? Это наш сотрудник. Они сменяются каждые четыре часа. Никто не заходил на эту аллею, никто не проявлял ни малейшего интереса к этой могиле. Если фон Мюкк и был здесь, то он явно приходил раньше.
– Ах, какая жалость, что это кладбище такое людное! – с досадой проговорила Ива, – было бы это где-нибудь в тихой деревушке, непременно нашлась бы какая-нибудь хитрая старушка, которая всё и всех примечает… Но здесь столько праздно гуляющих! Может быть, уборщик? В любом случае, надо бы порасспросить работников кладбища – не встречали ли они здесь фон Мюкка в последнее время. Суон, голубчик, неужели нельзя это как-нибудь устроить?
Суон помялся, потёр лоб, покачал головой.
– Это, конечно, почти бесперспективно. Работников мы опросили, они не видели никого подозрительного. Но здесь, действительно, могут быть какие-нибудь бездомные, бродяги, которые обитают по заброшенным уголкам. Они могли что-то видеть. Мы попробуем что-нибудь сделать, но всё же, я бы не сильно рассчитывал на это.
Но Ива казалась уже вполне удовлетворённой. Она посмотрела на хмурое небо, зябко поправила высокий ворот пальто, вновь взяла Суона под руку и они пошли от тайника к главной аллее, а затем вышли из ворот кладбища.
– Ну вот, инспектор, теперь я поеду домой, – сказала Ива.
– Да, конечно. Держите меня в курсе. И, Ива, ради бога, будьте осторожны… Я никогда не прощу себе, если… Фон Мюкк наверняка чувствует, что вокруг него стягиваются подозрения. А он – опасный человек.
– Не беспокойтесь, дорогой мистер Суон. Уверяю вас, беспокоиться совершенно не о чем. Завтра я нанесу визит сочувствия баронессе Фицгилберт, а сегодня буду отдыхать, – Ива слегка оттолкнулась рукой от локтя инспектора, и лёгким шагом двинулась к ближайшему стоявшему у ворот кэбу. Возница с готовностью спрыгнул со своего места на крыше, по мере своего разумения галантно, откинул полог и предложил пассажирке руку в нечистой белой перчатке.
* * *
Иве не пришлось отдохнуть так, как ей мечталось – с книгой, в своём милом сумеречно-золотистом ателье, попивая чудесно приготовленный Алоизом глинтвейн. Едва она расположилась на козетке и раскрыла томик Овидия, как секретарь появился в дверях, но не с ожидаемым глинтвейном, а известием о том, что внизу, в невероятном волнении, ожидает Мелисанда фон Мюкк.
– Ну, что же, я её приму. Пусть поднимается. Она сильно взволнована?
Алоиз помедлил, старательно формулируя ответ, а затем сообщил:
– Если мне будет позволено заметить, госпожа, на мадам нет лица.
– Хорошо, проси, – Ива спустила ноги с козетки, вынула из столика колоду со старинными картинками из манускриптов, уже ставшую любимой, и через минуту встретила Мелисанду невозмутимым, немного сонным взглядом. Алоиз был по-своему прав. Лицо, разумеется, присутствовало под длинной густой вуалью в мушках, но это было не хорошо построенное, выверенное и выправленное пудрой лицо самоуверенной примадонны, а лицо смертельно перепуганной нервной женщины.
– Ах, Ива, Ива, спасите меня! Так не может более продолжаться! Это ад! Это совершеннейший ад! Я уже не знаю, что делать! Это животное говорит, что не даст мне развода! После нашего визита к Бёрлингтону он закатил мне безобразную сцену! Он отобрал все мои драгоценности! Посмотрите – я хожу в этих аквамаринах уже неделю! Неделю! Князь не пишет, а у Бёрлингтона он так холодно смотрел на меня… Но я всё равно боюсь… Фердинанд убьёт его! Нет, он убьёт меня! Что мне делать? Я не могу петь! Меня терзают чудовищные подозрения!
Всё это Мелисанда выпалила единым духом, игнорируя жест Ивы, которым та пыталась усадить её на козетку напротив себя. Вместо того чтобы присесть, как подобает благовоспитанной даме, Мелисанда вдруг рухнула на колени перед Ивой, у самых её ног. Положительно, в этом было что-то неистребимо сценическое, нарочитое, особенно в том, как примадонна сложила руки перед грудью, а затем с мольбой протянула их к Иве. Но всё же – глаза Мелисанды не лгали. Она была в отчаянии.
