– После похорон моего брата к нам приезжал фон Мюкк, в тот же день, что и вы, мисс Ива. Разумеется, я не пустил его к Кларе – после ухода мисс Ивы она сразу легла в постель и уснула. Но я встретил фон Мюкка в холле, и мы с ним немного поговорили. Признаться, мне пришлось сказать ему, что вы были у Клары – не помню, как именно это произошло. Он спрашивал про бумаги моего брата, интересовался – и тоже как-то вскользь, не прямо. Мне бы и в голову не пришло, что он…
Фицгилберт сжал кулаки, угрюмо посмотрел на стол перед собой.
– Конечно, мы сделаем всё возможное для семьи Биссет. Клара решила выделить миссис Биссет содержание из своего капитала, я обеспечу образование старшему мальчику. Думаю, мы не станем вовлекать в это дело Патрика. Ему и так непросто. С таким строгим отцом он вырос довольно инфантильным юношей, хотя он – хороший человек. Я верю в это.
Руперт Фицгилберт немного помолчал и поднялся.
– Я искренне благодарю вас, инспектор Суон. И вас, мисс Ива. Надеюсь, вы не откажете нам в любезности как-нибудь заехать на чай? Признаться, после вашего визита дорогой Кларе стало гораздо лучше, и мне будет спокойнее, если время от времени она сможет наслаждаться вашим благотворным обществом.
– Непременно заеду, – с теплотой откликнулась Ива.
– Благодарю вас, мисс Ива. Вы исключительно любезны. И вас, инспектор, ещё раз.
Фицгилберт вышел неуверенной походкой.
* * *
Четверги у Бёрлингтонов были уже чем-то вроде наимоднейшей лондонской достопримечательности. Прошлый сезон приёмов закончился убийством мадмуазель Зулейки – дамы, о которой в высшем обществе было принято говорить при её жизни со снобистским пренебрежением, если вообще было принято говорить; теперь же, после смерти, она стала настоящей знаменитостью. Нынешний сезон начался со скандального убийства барона Фицгилберта – прямо во время сеанса! Получить приглашение к Бёрлингтонам стало редкой удачей; Хэмпстедский клуб, председателем которого был граф, был осаждаем самыми почтенными соискателями членства, рекомендация к Бёрлингтонам считалась лучшим одолжением.
В холодный ноябрьский вечер в особняке Бёрлингтонов собралась избранная публика: из нетитулованных особ присутствовали лишь мистер Флитгейл, старший инспектор Суон и мисс Ива, которая, впрочем, обладала уникальным титулом самого мощного медиума и самой компетентной ясновидящей Лондона. Правда в тот вечер она старалась держаться в тени: до приезда князя Урусова она почти не появлялась в салоне и прогуливалась по зимнему саду с графиней Бёрлингтон. Её шаль с павлиньими глазами из стекляруса тускло мерцала в зелени лондонского тропического оазиса, узкое тонкое перо на тюрбане то покачивалось, то наклонялось в такт неспешного разговора.
Болингброки, леди Каринс, ещё одна титулованная пара, только что прибывшая с модного курорта Биарриц, приятно проводили время в салоне. Мелисанда (уже сменившая фамилию фон Мюкк на девичий псевдоним Китон) не сочла возможным появиться в обществе после всех драматических событий своей семейной жизни. Берлинские гастроли она не отменила, но её делами теперь занимался какой-то вёрткий итальянец, появившийся в Лондоне буквально через пару дней после высылки фон Мюкка, и явление этого итальянца по привычке было одной из самых обсуждаемых светских новостей.
Именно эти события и обсуждались обществом, пока не появился князь Урусов – как и прежде немного отстранённый, с надменным взглядом азиатских, чёрных с поволокой, глаз. Он церемонно поздоровался, рассеянно кивнул Флитгейлу и сообщил Бёрлингтону, что готов к сеансу. Быстро принесли стол, свечи, кресла-курортники, Суон и Флитгейл отказались от участия, остальные начали рассаживаться за столом. Урусов сдержанно посетовал на то, что слишком много народу, будет шумно, он не привык, но Бёрлингтон принялся уговаривать и оправдываться, словом – гости заняли места вокруг стола, граф пригласил из сада супругу и мисс Иву. Они также сели за стол: мисс Ива почти напротив Урусова, одарив его вежливой, приветливой, немного подбадривающей улыбкой.
В тот вечер князь был в ударе.
По просьбам собравшихся он вызывал то одного, то другого великого духа – они являлись, объявляя о своём присутствии утробными стонами, душераздирающими вздохами, дуновениями ледяного воздуха, исходившего словно из-за спины спирита; они благосклонно отвечали на вопросы, стол буквально парил над полом, легко, как балерина – касаясь паркета то одной ножкой, то другой.
Всех участников сеанса охватило необыкновенное воодушевление и волнующее чувство восторга. Брались ли они за руки, держали ли ладони на столе, – духи были на редкость благорасположены, общее настроение восхищения и причастности к чуду наполняло воздух золотистым сиянием, дрожащим и мерцающим во всём затемнённом салоне. Даже Наполеон Бонапарт, давно утомлённый постоянным беспокойством и, как правило, отделывавшийся односложными ответами, вдруг разговорился, пустился в воспоминания, милостиво напророчил леди Каринс скорое наследство, а бледненькой юной виконтессе Болингброк – счастливое замужество в следующем сезоне.
Когда сеанс был закончен и в салоне зажёгся свет, все участники, и даже зрители, зааплодировали, столпились вокруг князя, выражая свой восторг и восхищение.
– Какой… какой дар, какой невероятный талант вы утаили от нас, ваша светлость! – сказал Бёрлингтон, тряся небольшую, изящную руку Урусова. Тот кивнул, с достоинством поблагодарил.
В зал внесли аперитивы, потом гостей позвали в столовую. Суон почти не разговаривал с Урусовым – перекинулись парой фраз, большее между русским князем и простым старшим инспектором не предполагалось, даже если оба он были гостями графа Бёрлингтона. С Флитгейлом Урусов тоже почти не вступал в беседы, и был безукоризненно любезен, что тоже вполне объяснялось не только разницей в происхождении, но и недавней, с огромным трудом улаженной, ссорой. Урусов вообще, в отличие от вызванных им духов, был неразговорчив и, уподобившись Бонапарту, только односложно отвечал на вопросы. Взгляд его был безразличным, то рот, то глаз время от времени дёргались судорогой. Он только один раз задержал взгляд на ком-то из гостей: он посмотрел на Иву – тёмным, немного тоскливым взглядом, в котором лишь на мгновенье промелькнуло что-то тёплое, живое.
Когда вечер благополучно приблизился к завершению, и гости стали расходится, всё ещё восторгаясь вечером и выражая благодарности, Урусов подошёл к Иве, лишь коротко кивнув стоявшему рядом Флитгейлу. Ива протянула ему руку на прощание – прикосновение обдало Иву горячим, сухим жаром, так непохожим на бережное тепло прикосновений Гая.
– Мисс Ива, я… я хотел бы поблагодарить вас… Я бесконечно вам за всё благодарен. Признаться, я никудышный медиум, – сказал он тихим, мягким голосом, нехотя и медленно отпуская её пальцы.
– Право, князь, какие пустяки, – ответила Ива, чуть помедлив, а потом быстро улыбнулась большим, прекрасным ртом, развернулась, взяла под руку Гая Флитгейла и вышла из салона.
* * *
– Ива, – сказал Флитгейл, – Ива…
Они сидели в авто, ведомом Алоизом, Ива куталась в пальто с высоким воротом, рассеянно глядя на тёмные дома и парки, проносящиеся мимо в жёлтых пятнах фонарей. Её рука лежала в руке Флитгейла, плечо прикасалось к плечу.
