Но лорд Карниваль не давал сестре ни малейшей возможности выполнить эти обязанности: На протяжении почти часа после ухода доктора Хинксли он продолжал читать, и в комнате слышен был лишь шелест переворачиваемых страниц. От нечего делать, Ива начала перекладывать чистое бельё, сложенное на комоде, но Карниваль сердито гаркнул:
— Что вы там копаетесь? Прекратите немедленно. Эдвард, газеты! — резко крикнул он без паузы, и тем же сердитым тоном.
Секретарь появился со стопкой газет.
— Вы послали представителя на вечерний аукцион?
— Да, милорд.
— Опять купит какую-нибудь дрянь. А вы свободны. На сегодня свободны.
— Но, милорд… — с сомнением вступил секретарь.
— Ступайте, я сказал. А вы, как-вас-там-мисс-Мэдж, что вы тут слоняетесь? Ступайте. Мне не нужна сиделка.
— Но милорд… я должна сделать инъекцию…
— Я сказал — всем вон! — завизжал лорд Карниваль, приподнимаясь из кресла и с силой ударяя кулаком по подлокотнику.
Пулей выскочив за дверь, Дороти едва перевела дух. На глазах у неё дрожали слёзы.
— Ну-ну, дорогая, не стоит так расстраиваться, — ласково обратился к ней секретарь. — Это вполне в духе его светлости. Пойдёмте, выпьем чаю, и если через полчаса он не станет вас искать, отправитесь домой.
— Благодарю вас, сэр, вы так добры… — пролепетала сестра, отирая слёзы с худенького личика, — я просто хотела… я думала, что…
— Да-да-да, я вас прекрасно понимаю, дорогая, но таков уж лорд Карниваль.
В кабинете секретаря, в том самом, в котором ранее состоялся разговор о завещании, царил идеальный порядок. Подогрев чай на крошечной спиртовке, секретарь усадил Дороти у стола и предложил чашечку чаю и бисквиты, что сразу расположило к доверительной беседе, тем более, что бедняжка сестра всё ещё хлюпала носом.
— Ах, мистер…
— Джексон, дорогая. Но вы можете звать меня просто Эдвардом.
— Мистер Джексон, я ведь так хотела заниматься медициной! Я много работала в госпитале Святой Елизаветы, и даже посещала вольным слушателем некоторые лекции в Медицинском колледже…
— Ничего, ничего, Дороти, я и сам закончил Кембридж, — горько усмехнулся секретарь. — Таким, как мы, приходится мириться с несправедливостями этого мира.
— И что, его светлость всегда такой?
— Можно сказать, что всегда. Но если вы не будете обращать на это внимания, то скоро привыкнете, как я. Его светлость не так уж плох, я имею в виду, что он довольно щедр, и, в конце концов, вы будете отблагодарены за ваше терпение.
— Просто… я должна признаться… я начала писать статью о сестринском уходе за больными туберкулёзом, — смущаясь, сообщила Дороти. — И мне казалось, что здесь я могла бы… А даже доктор не говорит мне ни слова…
— Доктор Хинксли — того же поля ягода, хотя и не лорд. Сочувствую вам, дорогая.
— Тогда, может быть, вы сможете мне помочь? — с робкой надеждой спросила Дороти, глядя на секретаря почти влюблёнными глазами. Секретарь немного смутился, но всё же приосанился.
— Я не врач, чем же я могу быть вам полезен?
— Расскажите хотя бы о течении обострения, чтобы я могла написать о симптомах…
— Ну, я попробую. А что вас интересует?
— Расскажите мне о том, как усугубилась болезнь его светлости.
— Ну, что я могу сказать… — важно начал секретарь.
Он смог сказать, что с месяц назад Карниваль стал чувствовать себя хуже, но, по обыкновению, не стал обращаться к врачу. Неделю назад он выехал к лорду Бёрлингтону, и вернулся в крайне дурном расположении духа. Взял вечернюю почту и заперся у себя в кабинете. Он был ужасно возбуждён, когда приехал, а в кабинете, прежде чем отправиться в спальню, громко разговаривал сам с собой.
— Он бредил? — с надеждой в голосе спросила Дороти.
— Полагаю, что нет.
— Но это всё же не слишком обычно — разговаривать с самим собой… И что же он говорил?
— Боюсь оскорбить ваш слух, дорогая. Самое безобидное, что он сказал, было, пожалуй: «Ведьма!» и «Лживая потаскуха», если вам угодно знать, — тушуясь, ответил секретарь.
Сестра тоже смутилась, но тут же строго поджала губы и предположила:
— Но, всё же, это вернее всего — бред. Нервное расстройство. Не может же такой человек, как его светлость… И вряд ли в его окружении найдётся леди, достойная подобного…
— Боюсь, дорогая, что я совершенно точно знаю, к кому была обращена эта брань. С вечерней почтой лорду доставили письмо от одной его родственницы — вдовы его сводного брата, которая время от времени обращается к нему за финансовой поддержкой. Он всегда приходит в ярость от её писем, а в последнее время она чрезвычайно назойлива.
— И всё же это так… грубо… — посетовала Дороти, качая головой с укоризной.
— Да, пожалуй. Характер у его светлости довольно крут. Старушка, кажется, и впрямь бедствует. Но она очень навязчива.
— Вполне допускаю, — согласилась сестра, всё же не меняя оскорблённого выражения лица. — И что же, ему стало плохо к утру?
— Да. Моя комната — во флигеле, но в неё проведена телефонная линия. Около четырёх утра меня разбудил звонок — лорд Карниваль задыхался и говорил так, словно уже был одной ногой в могиле. Я тут же побежал к нему, и увидел, что он лежит на постели, а на рубахе у него пятна крови. Так было, когда в прошлом году случился подобный кризис. Вероятно, он вообще не ложился. Он часто читает всю ночь напролёт.
Сестра часто закивала, словно подтверждая умозаключение секретаря, и придирчиво спросила:
— Я надеюсь, он хотя бы отчасти соблюдает постельный режим?
— Боюсь, что нет. Дорогая Дороти, это не в его характере. Он в тот же день после ночного приступа порывался идти куда-то, но к счастью, у него просто не хватило сил. К тому же, он никого и никогда не слушает, так что…
Неожиданно на столе звякнул электрический звонок. Джексон быстро поставил чашку на блюдце, и поспешил в комнату лорда. Его не было минуты две от силы, и, вернувшись, секретарь виновато пожал плечами.
— Ну вот, что я говорил? Желает диктовать письма. Никогда нельзя уходить, пока он не отпустит дважды. Но вы можете идти — его светлость сказал, что чувствует себя превосходно, и чтобы вы шли домой. Найдёте дорогу назад?
— Конечно, благодарю. вы так добры ко мне! — Дороти быстро поднялась и вышла вслед за Джексоном.
Выйдя из особняка, Ива немного прогулялась по парку, рассматривая дом с разных сторон и удивляясь его помпезности. Она была недовольна: Ей не удалось осмотреться в доме как следует, и она не составила истинного представления о самом его хозяине. Да, глубоко больной пожилой джентльмен с отвратительным характером, фантастически богатый, вероятно — прекрасно образованный и обладающий художественным вкусом, но личность — личность Карниваля была словно окутана плотным туманом. Как ни всматривалась Ива в этот туман, она видела в нём лишь самые смутные очертания. Лишь одно, исключительно логическое предположение посетило её: Если Карниваль был столь искушённым собирателем предметов искусства, то он мог страстно искать какую-то конкретную вещь, и это могло стать его навязчивой идеей, как это часто бывает с коллекционерами. Он посылает брокера на аукционные торги, он готов узнавать об этом предмете даже у духов минувшего, но…
