Но занятия наукой требовали денег, и немалых.
Итак, первой причиной дурного настроения молодого человека было письмо, пришедшее вечерней почтой. Лондонское Королевское Азиатское Общество любезно сообщало доктору Флитгейлу, что не считает целесообразным финансировать его археологические работы в Нубии в следующем сезоне.
Последние пять лет жизни Флитгейла были отданы этой земле: Величественным развалинам царских гробниц в красных песках. Под стенами коптских церквей, в холмах Судана, лежали бесчисленные сокровища древнего народа, соперников великих фараонов. Под сокровищами Гай имел в виду не только изумительные изделия из золота и драгоценных камней, но и каменные стелы и папирусы, покрытые загадочной, полупонятной нубийской письменностью. Древние письмена захватили его воображение с тех пор, как он, ещё мальчишкой, случайно попал на лекцию великого Генри Раулинсона; с тех самых пор чтение древних текстов стало его страстью. Разбирая и складывая вновь таинственные знаки, он погружался в прекрасный далёкий мир, и — будь то опись с торгового судна, текст о целительном действии растений, царский указ, или грамматические упражнения, оттиснутые на глиняной табличке неуверенной ученической рукой — всё это говорило Флитгейлу больше, чем печатные колонки «Times». И к этим ученическим табличкам, частью полустёртым, частью — расколотым, он испытывал особое родственное чувство, поскольку и сам, как ученик, с трудом пробирался сквозь премудрости древнего письма. Вновь прикоснуться к этим вечным словам, оживить мёртвые языки, услышать их живой говор — вот чего Флитгейл желал более всего на свете.
Но он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что у Королевского Общества были основания отказать ему в удовольствии вернуться в Нубию. Во-первых, участок, на котором были разрешены раскопки Общества, был уже практически исчерпан. В течение последних двух лет Флитгейл неоднократно писал в Отдел Египетских Древностей с просьбами разрешить работы на смежном участке, который обещал быть очень и очень богатым на находки, но каждый раз получал вежливый отказ.
А во-вторых, неприятнейший инцидент, имевший место в последний сезон работ, хотя и не бросил тени подозрения на самого Флитгейла, но серьёзно испортил настроение Азиатского Общества. Дело касалось злосчастного доктора Купера.
Доктор Купер ещё в Лондоне предложил Гаю свою бескорыстную помощь в проведении раскопок в Нубии. Флитгейл, не имея никакого представления о деятельности нежданного помощника, поинтересовался его публикациями в журналах. Он обнаружил несколько довольно слабых статеек по египетской археологии, Трое, Уре, кельтам и римским памятникам Британии. Такая неразборчивость слегка покоробила Флитгейла, но, впрочем, по здравому размышлению, Гай ничего предосудительного в такой широте интересов не нашёл. Один из коллег Флитгейла отрекомендовал Купера как энтузиаста, но человека не слишком компетентного ни в одной из областей своих пространных интересов. Зато доктор был человеком обеспеченным и никогда не отказывался присовокупить свои средства к общему бюджету экспедиции.
А это бывало весьма кстати.
Так или иначе, Купер нагнал экспедицию Флитгейла уже в Судане, и с большим воодушевлением присоединился к раскопкам. Знания его, действительно, время от времени заставляли Гая диву даваться — доктор казался скорее восторженным дилетантом, чем профессиональным археологом; по крайней мере участок, который сперва был выделен ему для руководства расчисткой фундамента храма, был скоро под благовидным предлогом передан ассистенту Флитгейла, молодому шведу Торсону. Впрочем, это не испортило отношений в отряде, поскольку Купер продолжил работать в камеральной лаборатории, где, наконец, открылись его подлинные таланты.
Купер был невероятно чувствителен к вещам. Он оказался прекрасным реставратором. В его руках предметы возрастом в четыре тысячи лет буквально воскресали, раскрывали свою красоту и подлинную ценность. К тому же Купер взялся вести документацию по находкам: Все эти бесконечные описания и списки; эта работа, не слишком увлекательная, казалось, тоже приносила ему неожиданное удовлетворение.
Идиллия кончилась внезапным исчезновением Купера. Вернее, его срочным отъездом. Около недели доктор жаловался на головокружение, боли в желудке, тошноту и прочие недомогания. Он сильно похудел и осунулся, чем вызвал у Гая серьёзные опасения. Зная о коварстве местных болезней, Флитгейл начал настаивать на срочной эвакуации коллеги в Хартум, где он мог бы получить врачебную помощь. Гай отлучился из лагеря всего на день, чтобы договориться в близлежащей деревне о повозке, которая могла бы перевести бедолагу в госпиталь. Но, когда вернулся, обнаружил, что ни доктора Купера, ни его вещей уже в лагере не было. Люди, весь день проработавшие на раскопе, ничего не видели. В лагере оставалось несколько человек, заменившие хворавшего Купера в камеральной палатке, но они почти весь день не выходили из своего шатра, спасаясь от палящего зноя, и тоже не смогли сказать ничего вразумительного.
Было решено, что Купер воспользовался любезностью английских военных, которые часто посещали лагерь с экскурсиями из расположенного неподалёку гарнизона, и был отвезён ими в военный госпиталь. Правда, это предполагало хоть какую-нибудь записку или сообщение от Купера, и Флитгейл тщетно ждал письма и безрезультатно наводил справки в гарнизоне.
Но доктор Купер как в воду канул.
Самое же неприятное заключалось в том, что вместе (а может, всё же, и не вместе, но примерно одновременно) с доктором из ящиков, уже упакованных к отправке в Англию, пропали некоторые находки. Это обнаружилось уже в Лондоне. Семь прекрасных изделий, среди которых были те, что составляли, пожалуй, крупнейшие удачи сезона: золотая подвеска в виде головки барана с уреем между крутых, искусно гравированных рогов, прекрасный нубийский шлем, покрытый тонкой золотой насечкой, и сильно повреждённое египетское зеркальце на ручке в виде анха, знака вечной жизни. Конечно, они могли быть украдены местными феллахами, которые нанимались для черной работы, но Флитгейл был почти уверен, что предпринял все меры против воровства.
К особой своей досаде, Флитгейл уже успел похвастаться одной из находок в письме своему коллеге в Лондон, и там с нетерпением ожидали появления артефакта. Гаю пришлось придумывать гнусную по своей школярской лживости историю про собственную ошибку, тем более что по счастью Купер, видимо, не успел внести вещи в опись находок.
Разумеется, Флитгейлу попеняли за невнимательность и некоторое время встречали в профессиональных кругах плохо скрываемыми усмешками. Но публикация материалов, даже без злополучных находок, произвела на учёное сообщество такое благоприятное впечатление, что об инциденте вскоре перестали вспоминать.
Однако, Флитгейл чувствовал себя глубоко уязвлённым и тщетно искал доктора Купера. Его подозрения по поводу странного коллеги росли с каждой неудачной попыткой найти его. Последнее усилие найти загадочно пропавшего Купера при помощи магии внесло в историю ещё большую туманность. Воспоминания о вчерашнем сеансе спиритизма отдавались в мозгу Флитгейла тупой болью. Две встречи с мисс Ивой не оставляли ему надежды ни на что: ни на обнаружение Купера и пропавших вещей, ни на возвращение в Нубию, ни на душевный покой. Как, всё же, странно было то, что он получил отказ Общества на следующий же день после сеанса! Или это редкостное совпадение, или — подтверждение способностей мисс Ивы. Всё же в глубине души Флитгейл верил, что она знает правду, и от этого душный ком подступал к горлу, и беспричинный страх охватывал Гая. К тому же он должен был признаться — тогда, на сеансе, ему было просто страшно.
