«По весьма авторитетному свидетельству, Дантес спустя почти сорок лет после дуэли самодовольно представлялся русским во Франции: „Барон Геккерн (Дантес), который убил вашего поэта Пушкина“».
В 1887 г. посетивший барона парижский коллекционер-пушкинист А. Ф. Онегин не смог удержаться и спросил Дантеса о дуэли с гением:
– Но как же вы решились? Неужели вы не знали?
Ничуть не смутившись, Дантес вызывающе ответил:
– А я-то? Он мог меня убить. Ведь я потом был сенатором!
Судя по всему, Дантес и впрямь до конца не понимал, кого он убил. Мало того, он даже был удовлетворен последствиями поединка.
Внук Дантеса Леон Метман вспоминал: «Дед был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой, что не будь этого несчастного поединка, его ждало бы незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции с большой семьей и недостаточными средствами».
А карьеру Дантес-Геккерен сделал неплохую. Поначалу, в 1845 г., он стал членом Генерального совета Департамента Верхнего Рейна, а через три года – депутатом Учредительного собрания Франции по округу Верхний Рейн – Кольмар. Депутатство потребовало переезда в Париж, где барон приобрел особнячок на улице Сен-Жорж.
В столице Дантес быстро нарабатывает связи среди влиятельных политиков. В частности, он был секундантом лидера монархистов Тьера на его дуэли с депутатом Биксио. Особняк Дантеса превратился в политический и даже отчасти литературный салон. Политические взгляды барона постепенно стали корректироваться в прагматическую сторону. С угасанием надежды на восстановление монархии Бурбонов Дантес-Геккерен примкнул к сторонникам Луи Бонапарта, внучатого племянника Наполеона I, который 10 декабря 1848 г. избран президентом Франции.
2 декабря 1851 г. в стране произошел очередной государственный переворот. Принц-президент Луи Бонапарт (будущий Наполеон III), распустив Законодательное собрание, практически отменил республику. В мае 1852 г., готовя провозглашение Империи, президент вспомнил о бароне Дантесе-Геккерене и дал ему деликатное поручение – ознакомить со своими намерениями прусского короля, австрийского императора и… императора России Николая I, дабы прозондировать их реакцию. Видимо, будущий император Франции принимал во внимание личное знакомство Дантеса с русским самодержцем.
Николай I согласился принять Дантеса, но только в качестве частного лица, а не официального представителя Луи Бонапарта (поскольку барона выслали из России как person non grata). Эта встреча состоялась в Потсдаме 10 мая 1852 г.
Русский монарх благосклонно поддержал намерения Луи Бонапарта тоже стать монархом. Вряд ли эта поддержка – следствие красноречия Дантеса, но поскольку результат достигнут, принц-президент в награду назначил барона сенатором. Звание сенатора было пожизненным и давало право на весьма приличное содержание из казны – 30 000 франков в год (сумму позднее увеличили до 60 000). Новоиспеченному сенатору исполнилось в тот год всего лишь 40 лет.
На этом Дантес-Геккерен в целом и успокоился. В большую политику больше не лез, видных должностей не получал. Но в общественной жизни все же участвовал, любил выступать в Сенате с речами по внешнеполитическим вопросам. Сохранилось свидетельство Проспера Мериме об одном из таких выступлений:
«На трибуну взошел г. Геккерн, тот самый, который убил Пушкина. Это человек атлетического сложения с германским произношением, с видом суровым, но тонким, а в общем, субъект чрезвычайно хитрый. Я не знаю, приготовил ли он свою речь, но он ее превосходно произнес с тем сдержанным возмущением, которое производит впечатление». В 1860–1880-х годах барон, устав от политики, занялся предпринимательством и достиг неплохих финансовых успехов».
[95]
Венчанная жена его Екатерина Николаевна, урожденная Гончарова, вполне в русских традициях, последовала «в изгнание» за мужем. Правда, в Париж, а не в Сибирь!
Она умерла в 1848 г., оставив трех дочерей и сына, и барон еще много лет судился с Гончаровыми из-за небольшого ее наследства (вот она, крысиная мелочность «французишки»).
Дантес скончался 2 ноября 1895 г., окруженный многочисленными детьми, внуками и правнуками. Среди них не было только одной из дочерей барона – Леонии-Шарлотты, она умерла раньше отца – в 1888 г.
На ее судьбу наложила трагический отпечаток дуэль отца с Пушкиным. Изучив в совершенстве русский язык, Леония-Шарлотта влюбилась в творчество Пушкина, после чего возненавидела отца и, мучимая этой ненавистью, сошла с ума. Что это суд Божий, Дантес, вероятно, не понял или не поверил, во всяком случае, он не устрашился и не раскаялся…
Какая поистине сатанинская ирония в том, что величайшего поэта России убил именно Дантес – двуполое ничтожество, международная мразь.
Иное дело – дуэль Мартынова и Лермонтова. И драма убийцы поэта совсем иного содержания.
Николай Соломонович Мартынов (1815–1875)
Николай Мартынов – сын статского советника Соломона Михайловича Мартынова (ум. 1839) и его жены Елизаветы Михайловны, урожденной Тарновской. Семья их была большой, четыре сына и четыре дочери. Двоюродный брат Мартынова – автор исторических романов М. Н. Загоскин.
Николай Мартынов получил прекрасное образование, человек весьма начитанный и с ранней молодости писал стихи. Он почти одновременно с Лермонтовым поступил в юнкерскую школу, где был постоянным партнером поэта по фехтованию на эспадронах. Прослужив некоторое время в Кавалергардском полку, Мартынов в 1837 г. отправился доб ровольцем на Кавказ и участвовал в экспедиции кавказского отряда за Кубань. Награжден орденом Св. Анны III степени с бантом. К моменту ссоры с Лермонтовым имел чин майора в отставке.
Стихотворные и прозаические художественные произведения Мартынова немногочисленны: поэма «Герзель-аул», в которой усматривается подражание «Валерику» Лермонтова и вместе с тем полемика с ним, повесть «Гуаша», опять-таки с чертами полемики в адрес Лермонтова и его «Героя нашего времени», ряд стихотворений – оригинальных и переводных. В определенной степени сочинения Мартынова небезынтересны, во всяком случае не дают основания считать его графоманом. «…Его стихи нашли бы место среди массы посредственных стихов, печатавшихся в то время… Писал он, по-видимому, легко, язык свободный, ритм и рифмы почти всегда безошибочны… Иногда Мартынов склонен и к серьезным размышлениям», – писал исследователь О. П. Попов. Вместе с тем Мартынову присущи (и проявляются в его текстах) повышенное самолюбие, нетерпимость к иному мнению, определенная жестокость характера.
По воспоминаниям современников, Лермонтов в Пятигорске иронизировал над романтической «прозой» Мартынова и его стихами. Мартынов же с обидой считал себя (неизвестно, насколько обоснованно) прототипом Грушницкого в «Герое нашего времени». Лермонтову приписываются два экспромта 1841 г., высмеивающих Мартынова: «Наш друг Мартыш не Соломон» и «Скинь бешмет, мой друг Мартыш», а Мартынову – подобная же эпиграмма «Mon cher Michel». После этого, по мнению Мартынова, – скорее всего, необоснованному – Лермонтов не раз выставлял Мартынова шутом и совершенно извел насмешками.
