– Так точно. Если что, вас на квартире искать или?..
– Или. Я буду на даче.
– К какому времени прикажете вызвать шофера?
– Ни к какому. Сам доберусь.
Тут Марков в очередной раз позволил себе вне-уставную панибратскую ухмылочку:
– Значит, вскорости очередную телегу от орудовцев
[12]
ждать?
– А ты им Гоголя процитируй: какой, мол, русский не любит быстрой езды.
– И все-таки вы бы, Владимир Николаевич, поосторожнее за рулем. Не ровен час…
– Жену поучи! Щи варить. Кстати, как она, супружеская жизнь? Не разочаровался еще? В своей Катерине?
– Никак нет, – расплылся в довольной улыбке Марков.
– Ясно: медовый месяц не показатель. А знаешь, откуда пошло такое выражение? Медовый?
– Да как-то не задумывался.
– В средневековой Британии молодожены в первый месяц совместной жизни галлонами – или что там у них тогда было в ходу? – потребляли мед. Считалось, существенно повышает половую потенцию. Равно как и плодовитость.
– У меня, Владимир Николаевич, с этим делом и без меда все «хоккей».
– Ну-ну Главное, чтобы это пагубно не отразилось на умственных способностях.
– Как это?
– Еще Ньютон, а за ним старина Фрейд доказали, что воздержание стимулирует творческую деятельность… Все, свободен. Единственное что – свяжись перед уходом с бригадиром наружки, которая просрала венгра, и передай, что я страстно жажду видеть его в понедельник, в десять нуль-нуль, у себя в кабинете.
– С рапортом?
– С подробным рапортом и с вазелином. Хочу, чтобы он тоже прочувствовал, что с потенцией у меня пока все в порядке…
После ухода Маркова я еще какое-то время поработал с документами, но усталость от перелета давала себя знать. И то сказать – над маразматиком Фединым потешаюсь, а ведь и сам при этом, мягко говоря, не мальчик. И с каждым разом совершать без видимых последствий для здоровья подобные, одним днем, марш-броски становится все затруднительнее. Тем паче в брюхе транспортника, с его едва ли не во дворе удобствами.
Убирая бумаги со стола, я невольно задержал взгляд на записи: «Пн-к. 18:00. ДК им. Зуева. Гиль».
– Эге ж! А вот и еще один старый конь нарисовался. Этот, пожалуй, даже и постарше Федина будет. Сколько Казимирычу было тогда, в год нашего знакомства? Пятьдесят три, кажется? Выходит, аккурат столько же, сколько мне сейчас.
А ведь тогда, весной 1941-го, я и помыслить не мог, что мы с Гилем доживем-сравняемся. Оно, конечно, Казимирыч – старого лесу кочерга: скрипит, трещит, да не ломится. Но вот конкретно в моем случае загадывать на подобное долголетие в те смутные предвоенные дни всяко не приходилось…
Ленинград, апрель 1941 года
На следующий после визита Кудрявцева к семейству Алексеевых – Кашубских день капитан госбезопасности Иващенко принимал Володю в своем служебном кабинете. Из окна которого открывался классический панорамный вид на Литейный мост, Неву и на здание Финляндского вокзала. Правда, вот Магадан, вопреки сложившейся народной мифологии, сколь ни напрягай зрение, все едино не просматривался…
[13]
– …Долго спать изволишь, – бросив взгляд на «командирские» проворчал Иващенко.
– Виноват, Валентин Сергеевич. Всю ночь отчет писал, а под утро сморило, соснул пару часиков.
– Да ладно, это я так, из зависти. Бессонница, зараза, замучила. С работы раньше одиннадцати не выползаю. Пока до дому доберусь, пока то-сё. Встаю в шесть. И, матка, понимаешь, боска, не уснуть, – начальник разложил перед собой исписанные Кудрявцевым листы. – Отчет, я так понимаю, о посещении квартиры Алексеевых?
– Так точно.
– Любопытственно. А почему от руки?
– Не успел до машбюро дойти. Сразу к вам.
– Я к тому, что почерк у тебя – «я вас умоляю», – пояснил Иващенко, насаживая на нос очки. – Да ты присаживайся, не маячь.
Валентин Сергеевич прочитал текст дважды: сперва бегло пробежав глазами, а затем сосредоточившись на конкретных абзацах и фразах.
После снял очки и протер красные от недосыпа глаза.
– Что ж, толково и все по делу. Вижу, воды лишней не лил. Конечно, за это семейство мы и поболее твоего знаем, но все же кое-какие детальки интерес представляют. Да, а вот этот Самарин – что за фрукт?
– Работает старшим кладовщиком на складе готовой продукции чулочно-трикотажной фабрики «Красное знамя». Сам себя величает материально ответственным лицом. Гордец, хотя и без весомых на то оснований. Болтлив, как торговка на базаре. На мой взгляд, весьма заурядная личность. Даже не представляю чем он смог увлечь Людмилу? Слишком разные у них интересы и интеллектуальный уровень.
– Как минимум один общий интерес имеется – один складирует тряпки, вторая их носит.
Кудрявцев дежурно улыбнулся и резюмировал:
– По первому ощущению, Самарин производит впечатление редкостного прохвоста. Но прохвоста всяко не нашего профиля.
– В смысле приворовывает?
– Возможно, но, скорее, по мелочи. Потому как трусоват.
– То бишь на твои словесные провокации не повелся?
– Напротив, всячески пытался пресекать.
– Понятно. А Гиль?
– А вот старик был в своем репертуаре. Тому даже дровишек подбрасывать не нужно – так, уголечку сыпанул немного – и понеслось.
– «Старик»! – передразнил Иващенко. – Гилю сколько сейчас? 53? А мне, между прочим, в сентябре полтинник стукнет. Равно как и отцу твоему. Могло бы… Э-эх, Коля-Коля…
В тревожном 1918-м петрозаводские рабочие Валентин Иващенко и Николай Кудрявцев записались добровольцами в Красную армию и были направлены в расположение части, воевавшей на Нарвском фронте. Затем принимали участие в боях с войсками генерала Юденича и белофиннами. Воевали, по словам Иващенко, отменно, а отец маленького Володи – так и вовсе геройски: без специального военного образования дослужился до должности командира пулеметного взвода, затем умудрился попасть в плен, бежать из него и снова вернуться в строй.
В 1921 году Кудрявцев-старший попал под демобилизацию по ранению и укатил на родину, к семье, где вскоре скончался от дизентерии, подхватив оную в госпитале, в процессе заурядного медицинского обследования. Перешедший к тому времени на службу в ОГПУ и сменивший карельский Петрозаводск на балтийский Петроград Иващенко все последующие годы, чем мог, помогал лишившейся кормильца семье друга.
