– Смотрю, в гости намылился?
– А откуда ты?.. Ах да! Все правильно. Конфеты.
– Мала-мала соображаешь. В гости к Елене Алексеевой?
Кудрявцев нахмурился:
– С чего ты решил?
Невзирая на разницу в возрасте, с самого первого дня совместной службы промеж собой соседи по кабинету общались без чинов и сугубо на «ты».
– А с того, что сегодня у нее день рождения. Я давеча специально справлялся.
– Зачем? Справлялся?
– А затем, что имею страстное желание серьезно с тобой поговорить. Исключительно как старший товарищ.
– Вот как? И о чем же?
– Я понимаю, что ты сейчас станешь вскидываться и рыпаться всяко-разно. Но! Короче, видел я вас. В «Метрополе». Тебя и Алексееву.
– Допустим… И что тут такого? Ты же знаешь, что я… что… у меня в производстве… спецзадание Москвы…
– Володя, я тебя умоляю! Если бы в тот вечер ты сам себя мог увидеть со стороны…
– Тогда бы ЧТО?
– Ты бабу эту не просто глазами пожирал. Ты ее хотел! Причем это желание на твоей физиономии отпечаталось столь отчетливо, что и слепошарый бы срисовал. А знаешь, что самое печальное в этой истории?
– И что же?
– Судя по ответным взглядам, она была не шибко против.
– А тебе не кажется, Михалыч, что сейчас ты…
– Нет, не кажется, – не дал договорить Хромов. – Пойми, я не лезу в твою личную жизнь. И не собираюсь, упаси бог, воспитывать. Вещи, которые я хочу до тебя донести, они совершенно другого плана.
– Ну попробуй. Донести.
– Я, Володя, может, и не такой образованный, как ты, человек. Но в наших делах немножко… Да что там – множко: и подольше, и побольше. Согласен?
– Допустим.
– Так вот: ты даже представить не можешь, сколько нормальных, хороших людей на ЭТОМ погорело! Плохих – тоже. Но их, как ни странно, меньше.
– На чем, на «этом»?
– Сколько в одной только нашей конторе, здесь, на Литейном, судеб поломано за связь с агентами! Ты про Олесю Панченко слышал?
– Нет.
– Правильно. И не услышишь. В этих стенах само это имя – табу.
– Почему?
– Работала она у нас. О-ох и хорош-ша была, хохлушка. А главное, что тут, что тут, – Хромов последовательно постучал себя по груди и по голове, – все в полном ажуре. Что для женского варианта – редкость. И вот получила как-то Олеська задание втереться в доверие к одному польскому пану, которого наши вскорости собирались нахлобучить. Она все правильно тогда сделала, исключительно грамотно сработала. Вот только, пока с ним вошкалась, втрескалась, дура. Может, в постели хорош оказался, может, еще чего? Но так уж оно вышло. Ну а потом – «проше, пана», намазали ему лоб зелененьким
[25]
. Ради чего, собственно, все и затевалось. А через полгода Олеська спилась. По-настоящему, по-взрослому Пытались ее лечить, путевку в санаторий выписали. Вроде как помогло, отпустило. Обратно на службу вышла. И… повесилась вскоре. Я лично, вот этими самыми руками, помогал ее, обоссанную, из петли вынимать… Как тебе сюжетик? Ндравится?
– Нет.
– Вот и мне тоже. А ведь, заметь, это с агентом дело было. А у тебя, Володя, даже не агент. У тебя здесь вообще не пойми чего: ближайший даже не родственник, а крестник разрабатываемого подозреваемого. Жуть, короче.
– Да при чем здесь связь? Ну сходили мы с ней разок в ресторан?
– Если не ошибаюсь, задание на установление тесных личных контактов с гражданкой Алексеевой тебе никто не давал? Тебе поручался Гиль. Вот кого ты должен был обхаживать, по ресторанам водить и водку стаканами глушить. Дабы старый черт в пьяном беспамятстве язык развязал и про местонахождение тетрадей проговорился. Или, может… – Хромов язвительно прищурился. – Может, у тебя оперативная информация появилась, что тетради эти крестница на теле прячет? Под юбкой? Тогда все, вопрос снимается. Тогда в интересах дела хватай, тащи в койку и того… отрабатывай. Версию… А чего ты запыхтел, как смолянка, впервые хер увидавшая? Если Родина прикажет пахать – будешь пахать, Кудрявцев, никуда не денешься.
– Не буду. Я… я люблю ее.
– Кого? Родину или искусствоведшу?
– Это не смешно.
– Разумеется. Роковая страсть, запретное влечение – это уже Елементы драмы. Помнишь, у Чехова в пьесе ружье на стене висело? Которое, типа, обязательно должно выстрелить
[26]
? Так вот в пьесе, что сейчас пытаешься замутить ты, это самое ружье – ТЫ и есть. И лично меня это, мягко говоря, напрягает. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?
– Нет.
Хромов шумно вздохнул, сделал несколько нервных затяжек:
– Ладно, станем разжевывать. Что ты, Володя, будешь делать, как себя поведешь, если, к примеру, завтра тебя отправят на улицу Рубинштейна с ордером на арест гражданки Алексеевой?
– Что за чушь? – возмутился Кудрявцев. – Лена ничего такого не…
– Хм… Лена говоришь?.. Ладно, давай рассмотрим другой вариант. Что, если, обратно завтра, ты вдруг увидишь кусок некоей инсценировки? В ходе которой, допустим, некто хватает за жопу твою… Лену? То ли в самом деле ему жопа понравилась, то ли так требуется по сценарию, в данном случае неважно. Твои действия? Стрелять начнешь беспощадно? Сорвешься и под трибунал загремишь? – Доселе внешне спокойный Михалыч начал не на шутку заводиться. – Володя, милый! Прошу тебя – очнись! Не надо, вот не нужно самому себе в гроб гвозди заколачивать!
– Да при чем здесь гроб? Я же не собираюсь…
– А ты соберись! Прежде всего с головой соберись! И попытайся понять, что в отношении человека, с которым ты работаешь оперативную комбинацию, ты допускаешь недопустимые эмоции. А это – непрофессионально и неправильно. Теперь доступно излагаю?
– Вполне.
– Прелестно. Обратно заметь, я молчу за банальную аморалку, которую никто не отменял. Или, может, ты до сих пор не в курсе, что у гражданки Алексеевой имеются законный супруг и двое детей? Желаешь в один не самый прекрасный день заполучить в личное дело подшитую бумажку, начинающуюся словами «довожу до вашего сведения…»?
– Так, может, сам и доведешь?
– Дурак ты! Да если бы я хотел доложить, я бы никогда с тобой говорить об этом не стал. Смысл? Если хочешь знать, я тоже в какой-то мере ровно такую же глупость сейчас совершаю. Может, действительно правильнее было бумагу написать. В интересах и партии, и нашего общего дела.
