Когда мне было шестнадцать лет, к нам однажды прибежала Джамиля, милая женщина, жившая по соседству. Я была в гостиной, когда она ворвалась к нам без стука. Я решила, что за ней гонится свора бешеных собак. Я схватила ее за руки и усадила в кресло.
— Что случилось? — спросила я и кликнула няню Муму, чтобы та принесла ей стакан воды. — Скорей-скорей! — подгоняла я Муму.
Наконец Мума явилась со стаканом сока в одной руке и мокрым полотенцем в другой.
— Держи, держи, — нежно промолвила она.
— Что случилось? — снова повторила я, хотя уже заметила следы побоев на теле нашей соседки.
Я слышала, как родители шепотом обсуждали ее жалкое положение, но никогда еще ее травмы не выглядели так ужасно. Джамиля всегда страдала молча, объясняя свои ссадины и кровоподтеки то тем, что споткнулась об одного из своих детей, то тем, что неуклюже врезалась в дверной косяк. Однако, несмотря на ее объяснения, все знали, что ее бьет муж.
В тот раз Джамиля впервые попыталась укрыться в нашем доме.
— Он хочет убить меня, — простонала она. — Можно я останусь у вас на ночь?
— Конечно-конечно! — воскликнула я, гадая, что возможно сделать, чтобы засадить ее изувера мужа в тюрьму. В то время я наивно полагала, что женщины просто должны обращаться к правосудию.
В это время Надия уже училась в Индии, и у меня была собственная спальня.
— Ты будешь спать в моей комнате, Джамиля, — заявила я. — И твой муж не осмелится туда войти.
Она, продолжая плакать, кивнула с облегчением. Я вгляделась в ее лицо. В день свадьбы Джамиля была красавицей, но годы семейной жизни страшно ее состарили. Ее лицо все больше грубело с каждым новым годом. Теперь оно и вовсе распухло, а нежная кожа была покрыта кровоподтеками. Бедняжку жестоко исполосовали.
— Чем он тебя бил, Джамиля?
— Это я во всем виновата, — всхлипнула она. — Я убежала из кухни, когда заплакал ребенок, и его обед подгорел. Он был голоден, а есть было нечего. Это я во всем виновата, — повторила она.
— Перестань, Джамиля. Ты ни в чем не виновата. Твой ребенок болеет уже две недели. Естественно, что ты должна была им заняться.
— Нет… нет… я виновата. Я заслужила эти побои.
Я глубоко вздохнула. Как я ненавидела афганок за то, что они оправдывали своих мужей. Если женщину били, она сама была в этом виновата. Если ее убивали, значит, она была проституткой и сама заслужила такую участь. Мужчины были чисты, во всем были виноваты только женщины.
Всю ночь Джамиля плакала, а я не могла заснуть. Я помню, что злилась на ее покорность, на ее неспособность постоять за себя! До утра мы так и не заснули, и бедная Джамиля проплакала всю ночь.
На следующее утро она пила чай в гостиной, когда в дверь начал ломиться ее муж. Няня Мума открыла ему.
Он сразу же направился к своей жене, не испытывая никаких укоров совести при виде ее жалостного вида.
— Ладно, иди домой, Джамиля. Вечеринка закончилась.
Я пришла в ярость при виде того, что это чудовище даже не раскаивается в содеянном.
Меня обуял такой гнев, что я даже запыхтела, и это заставило мужа Джамили обратить на меня внимание.
— А ты почему не в школе?
— Потому что я собираюсь отвезти твою жену к врачу. У нее страшные боли от твоих побоев.
— Она никуда не поедет, — осклабился он.
Но тут, поскольку в комнате находились другие женщины, Джамиля осмелилась возразить ему.
— Мариам отвезет меня в женский центр, и я расскажу о всех твоих побоях, — выпалила она с неожиданной дерзостью.
Муж Джамили сделал несколько шагов по направлению к жене и ударил ее с такой силой, что голова у нее откинулась назад, а чашка с чаем выпала из рук.
— Правда? Вряд ли ты сможешь что-нибудь сообщить, если умрешь. А теперь заткнись, возвращайся домой и займись своими детьми.
С этими словами он развернулся и вышел вон.
Джамиля снова заплакала.
— Джамиля, поехали, — обняв ее за плечи, сказала я. — Его надо наказать.
— Нет. Нет. Я не могу. Он убьет меня. И что тогда будет с моими детьми? — и с этими словами она вырвалась из моих объятий и двинулась к двери.
Мы еще долго поддерживали близкие отношения, но больше она никогда не обращалась к нам за помощью, хотя побои мужа становились все более жестокими.
Мне всегда казалось, что мне уготовано иное и я никогда не повторю судьбу Джамили. Находясь под защитой нежного отца, который никогда не поднимал руку на свою жену и дочерей, я не сомневалась, что мне не грозят подобные проявления агрессии. Однако теперь я была столь же беспомощна, как те женщины, к которым привыкла испытывать жалость. Теперь я стала объектом жалости.
Я чувствовала, что жестокость Каиса росла с каждым днем и ради своего сына я должна уйти от него. Сравнивая себя с Джамилей, Аминой и другими афганскими женщинами, я напоминала себе, что нахожусь в Америке, а потому мое положение в корне отличается. Я могла избавиться от своего мужа-насильника, потому что в этой стране женщины обладали правами.
И я начала действовать. Прежде всего обратилась к папе.
— Папа, я понимаю, что для тебя неприемлемо слово «развод». Я знаю, что это слово — табу для пуштунских женщин. Но я по глупости вышла замуж за Каиса лишь для того, чтобы доставить тебе удовольствие. Я вышла за него лишь для того, чтобы у тебя была хотя бы одна дочь, состоящая в браке с пуштуном.
Папа с изумлением вскинул на меня глаза, и я задумалась, как это незнакомец видит раны на моем теле, а папа, общающийся со мной каждый день, нет.
И тогда слезы хлынули из моих глаз.
— Я не должна была выходить за него замуж. Тебя предупреждали, что Каис — жестокий человек. И это правда, папа: мой муж регулярно избивает меня. Он причиняет мне боль. Меня пугают его неуправляемые вспышки ярости. И дело кончится тем, что он убьет меня. Ты этого хочешь, папа?
Папа ничего не ответил, однако встал, закрыл дверь и обнял меня. И мои горькие слезы вдруг сменились радостью: папа таким образом давал мне понять, что я могу вернуться жить к нему. И хотя пуштунский закон запрещал женщинам разводиться, он готов был смириться с тем, что я уйду от своего мужа.
А потом папа сказал:
— Прости меня, пожалуйста, за то, что произошло. Это моя вина. Это я выбрал тебе в мужья такое чудовище.
Я еще громче разрыдалась в папиных объятиях, прощая его за все. Впервые он взял на себя ответственность за мои страдания.
Через три дня Каис ворвался в папину квартиру, умоляя, чтобы ему предоставили еще один шанс.
— Да, Аджаб, признаю, я причинял боль твоей дочери. Я так люблю Мариам, что схожу с ума от ревности. Клянусь, больше это никогда не повторится.
