Велосипед любит тишину,
потому что в тишине слышен звук жизни,
пульсирующей в мышцах.
В тишине между небом и землей родился мир.
Велосипед катится по нему в вечном изумлении.
А мы катим велосипед.
На рынке Порта Портезе солнце светит даже в дождь. Пестрая путаница прилавков спасает от банальности самое хмурое небо. Толпа, давящая со всех сторон, защищает от холода в день, когда все должно было идти по-другому. Голоса продавцов перекрикивают шум грозы, суля удачную покупку. Тот, кто приходит на Порта Портезе, всегда находит не то, что ищет, а то, чего даже не думал искать. На входе глаза посетителей блуждают поверх столов, на которых самый разнообразный товар навален штабелями, как будто все это добро только что упало с неба. Дальше, в глубине рынка, столы и прилавки превращаются в скатерти и покрывала, расстеленные прямо на земле, и глаза опускаются вниз. Здесь можно найти что угодно. Копилку, как была у тебя в детстве, комоды, знававшие лучшие времена, кофейные чашки с видами Колизея, сам Колизей в миниатюре, сделанный из кофейных зерен. Здесь нет пределов ни воображению, ни хорошему вкусу, единственная граница — Тибр, который лениво течет несколькими метрами ниже. Вход на рынок окружен стеной, поросшей мхом. Гряду красных кирпичей проламывают ворота из белоснежного мрамора, ослепительного, как небо, зажатое меж двух подземных туннелей.
Перед этими воротами Грета ждала подруг, разглядывая ниши с обеих сторон от входа. Ниши были пусты. Ни статуи, ни картины — ничего. Две белые вмятины в мраморе со следами черных полос от дождя. Они казались заброшенными, будто кто-то ушел, забыв закрыть за собой дверь. Грета была на рынке Порта Портезе много раз и каждый раз надеялась встретить обитателей ниш. Но ниши оставались пусты.
— Доброе утро! — раздался за ее спиной звонкий голос Эммы.
Грета вздрогнула от неожиданности.
— Что ты тут рассматриваешь? — спросила Лючия с обычной улыбкой на лице.
— Ничего, — Грета тряхнула головой, словно прогоняя ненужные мысли. — Идем? Мне к обеду надо вернуться домой.
— Мне тоже, — кивнула Лючия.
— А мне нет! — улыбнулась Эмма. — Но мне не терпится потолкаться в этой толпе!
— За мной! Я знаю этот рынок как свои пять пальцев! — заверила Лючия.
Грега послушно пошла третьей, довольная тем, что ей не придется быть вожаком стаи.
— Налетай, народ! Ройся-ковыряйся! — приглашал к одному из прилавков голос продавца поношенной одежды.
— Что значит «ковыряйся»? — насторожилась Эмма, услышав незнакомое слово.
— Ну-у, ройся, копайся в куче этих вещей, ищи то, что тебе нужно.
— Звучит смешно! Идем рыться-ковыряться! — закричала Эмма, смешиваясь с толпой. Лючия с улыбкой двинулась следом.
Чуть дальше улица раздваивалась: справа небольшой подъем вел к более спокойной части рынка с десятком палаток, набитых велосипедами. В первых продавались только новые.
— Это не для нас, — резюмировала Эмма, — нам нужна совершенно безнадежная колымага.
— Подожди, будут тебе колымаги! — успокоила ее Лючия.
И в самом деле, пройдя еще несколько шагов в горку, Эмма замерла перед самой блошиной палаткой из всех, что она когда-либо видела. В сравнении с ней веломастерская была бутиком. В этом месте скопилось больше пыли и паутины, чем в кладбищенском погребе, а владелец, казалось, сам только что поднялся из гроба.
— Отлично! — обрадовалась Эмма.
— Вообще-то я Массимо, — отозвался мальчик, сидевший в темноте в глубине палатки. Его голос прозвучал как призыв из загробного мира. На вид лет пятнадцать, худой, бледный, узкие черные брюки, черная футболка с черепами и прилизанные килограммом геля волосы цвета вороного крыла.
— А чего это он… весь черный? — шепотом спросила Лючия у подруги, не переставая удивленно коситься на продавца.
— Он эмо, — исчерпывающе ответила Эмма.
— Кто?
— Я сама не очень хорошо знаю, кто это такие, знаю только, что они всегда в депрессии.
— Бедненькие, — протянула Лючия, искренне расстроившись из-за несчастных.
Эмма и Грета тем временем вошли в палатку и принялись осматриваться.
— Мои подруги ищут безнадежную колымагу, — объявила Лючия, демонстрируя одну из своих широчайших улыбок.
Мальчик-эмо никак не отреагировал, как будто его это совершенно не касалось.
— Какой-нибудь очень дряхлый велосипед, самый дряхлый, что у тебя есть, — пояснила Эмма.
Массимо махнул головой в сторону «Грациеллы», висевшей у него за спиной. Это была окончательная и бесповоротная колымага. Чуть погнувшиеся колеса, рама, от которой остался лишь ржавый остов, провисшие тормоза и искривленный руль. Грета внимательно изучила бедолагу. Пожалуй, самый дряхлый велосипед из всех, что она когда-либо видела.
— Можно мы на нем прокатимся? — спросила Лючия.
— Я бы не стал, — ответил Массимо, — но вообще дело ваше.
Он снял велосипед с крючка и вручил его девочкам. Вблизи «Грациелла» казалась еще более ненадежной. Седло покрывал плотный слой масла и пыли. Лючия решила, что она на него ни за что не сядет: еще испачкает платье и расстроит маму. Не зная, что делать, она перевела взгляд с велосипеда на подругу.
— Мы его покупаем! — заявила Эмма.
— Пятьдесят евро.
— С ума сошел?! — взорвалась Грета. — Да за него десять много!
Никакой реакции. Мальчик смотрел в пустоту, простиравшуюся за его вороным чубом, как будто ничего не слышал. Эмма подмигнула Грете и, достав банкноту в пятьдесят евро, молча протянула ее Массимо. Тот недоверчиво таращил глаза. С его лица вмиг сошло выражение застарелой депрессии, сменившись гримасой, которая деформировала его физиономию в жутковатую ухмылку.
— Супер! — обрадовался эмо, сопровождая восклицание странным звуком, напоминающим ослиный рев.
— Это он смеется? — спросила Лючия.
— Похоже на то, — интерпретировала звуки Эмма и, обращаясь к эмо, добавила: — Что ж, спасибо и до свидания!
— Удачный день, да, воришка? — прошипела Грета.
Воришка снова усмехнулся, засовывая деньги в карман:
— До свидания! Увидимся в следующее воскресенье!
Эмма повернулась к нему спиной, не произнеся ни слова.
— Пойдемте? — обратилась она к подругам.
Грета фыркнула, сунула руки в карманы и резко отвернулась. Лючия взяла велосипед и, сама не зная почему, фыркнула вслед за Гретой.
— У меня есть корзинка для этого велосипеда, вся в дырках! — не унимался Массимо. — Я подарю тебе ее за сорок евро!
Но рыжая была уже далеко.
