В гостиной Рейнсмиты без приглашения уселись в самые удобные кресла, тогда как отцу и мне пришлось устроиться на свободных стульях.
Через идеально выверенный промежуток времени появился Доггер, предложив чаю. Я заметила, что Рейнсмиты впечатлились.
«Благодарю, Доггер, – сказала я. – И пожалуйста, передай нашу благодарность миссис Мюллет».
Это была игра, в которой упражнялись мы с Доггером: игра, правила которой были настолько тонкими, что за пределами нашего узкого семейного круга никто не мог ничего уловить.
«Не за что, мисс Флавия, – ответствовал Доггер. – Нам доставляет удовольствие служить вам».
«Да, спасибо, Доггер», – сказал сбитый с толку Райерсон Рейнсмит, изо всех сил стараясь оставаться на плаву.
«И спасибо вашей миссис Мюллет», – добавила его жена.
Доггер изобразил в их адрес трехпроцентную улыбку и испарился, как он умеет.
Вскоре в гостиную пришли Даффи и Фели, изображая горечь утраты при мысли о моем отъезде. Со сводящей с ума вежливостью они обменялись несколькими репликами с Рейнсмитами и отчалили – одна к книжке, вторая к зеркалу.
Однако нет смысла ворошить пепел того тягостного дня.
Было решено, что Рейнсмиты будут моими компаньонами по пути в Канаду и доставят меня прямо к порогу женской академии мисс Бодикот.
«Компаньонами? – переспросила Даффи, когда они отбыли. – Цицеронами, скорее. Вот подходящее слово. Флавия и ее великое путешествие – подумать только! Надеюсь, ты это ценишь, везучая гусыня. Я бы отдала все на свете, чтобы оказаться на твоем месте».
Я швырнула в нее теннисной ракеткой, но промазала.
Плетясь по палубе корабля следом за Райерсоном Рейнсмитом, я скучала по Даффи. По крайней мере, Даффи – моя плоть и кровь и ей легко бросить вызов. Райерсон Рейнсмит, напротив, запомнит этот миг до конца своих дней. Будет рассказывать своим вонючим внукам, когда сам превратится в дрожащий пудинг в инвалидном кресле.
«И там я ее нашел, – скажет он надтреснутым дрожащим голосом, – она стояла на самом носу корабля, а волны перехлестывали через ее голову».
Он не произнес ни слова, пока мы не спустились под палубу. По качающемуся коридору мы побрели в каюту Рейнсмитов, словно заводные игрушки. Он явно забыл, что велел мне переодеться в сухое. Или решил привести меня к своей жене в мокром виде.
– Прислушайся ко мне, – прошептал он мне заговорщицки, словно мы старые друзья, – не выводи ее.
Он постучался в дверь перед тем, как открыть ее, и жестом велел мне входить первой.
Дорси Рейнсмит посмотрела на меня с таким видом, будто ей сунули в лицо кобру.
– Взгляни на себя! – сказала она. – Ты только взгляни на себя!
Это приказ, который часто отдают девочкам моего возраста, совершенно не думая, как его на самом деле сложно выполнить.
Я слегка скосила глаза, но если она это заметила, то не подала виду.
– Где ты была? – требовательно спросила она.
– На палубе, – ответила я.
– Зачем?
– Свежий воздух.
– Ты могла упасть за борт. Тебе это не приходило в голову?
– Нет, – честно ответила я. Еще меня могло зашибить ведром или на меня мог спикировать альбатрос, но этого я не сказала.
Что в этой женщине так действует мне на нервы? Как правило, я очень терпима, но в Дорси Рейнсмит есть что-то такое, что меня крайне раздражает.
Я думаю, дело в том, как она ведет себя со своим мужем, считая его пустым местом.
Есть слово, которое моя сестрица Даффи употребляет, когда хочет быть особенно язвительной: «подобострастный». Оно наилучшим образом характеризует поведение Райерсона Рейнсмита в присутствии его жены: заискивающее и раболепствующее до тошноты.
Я взглянула на него, стоящего в дверях каюты и явно опасающегося войти внутрь. Он приволок меня, как кот приносит дохлую птицу своему хозяину. Он ждет, что его погладят по голове – или дадут сметаны.
Но ничего такого ему не досталось.
– Что с тобой делать? – вздохнула Дорси, как будто отягощенная ответственностью за всю Британскую империю.
Я сделала то, чего от меня ожидали: пожала плечами.
– Доктор Рейнсмит в расстройстве из-за тебя, – продолжила она, как будто его самого не было в каюте. – А доктор Рейнсмит терпеть не может расстраиваться.
Доктор Рейнсмит? Он же представился мистером. В качестве председателя общества попечителей женской академии мисс Бодикот он может быть доктором педагогики или теологии. Что ж, в любом случае я не собираюсь обращаться к нему ни с какими пышными титулами.
– Отправляйся в свою комнату и переоденься. И сиди там, пока за тобой не пошлют.
Отправляйся в свою комнату. Классический ответ человека, который не может придумать ничего нового.
Шах и мат! Аллилуйя! Гейм, сет и матч!
Я выиграла.
На следующее утро я стояла у перил на носу в правой части, размахивала шапкой и распевала «Жизнь на океанской волне», чтобы приободриться, и тут краем глаза увидела Райерсона Рейнсмита. Заметив меня, он отскочил и скрылся.
И это задало тон всему нашему путешествию.
Через пару дней, когда мы приблизились к заливу Галифакс, Дорси велела мне высморкать нос. Так я впервые увидела Новый Свет.
Мы сошли с корабля в Квебеке. Канадский таможенник в черном костюме и фуражке поинтересовался целью моего визита.
– Исправительная колония, – объявила я.
Он поднял брови, сочувственно кивнул Рейнсмитам и поставил печать в мой паспорт.
Только теперь – в этот самый миг – я осознала, насколько далеко я от дома. Одна в чужой стране.
Непостижимо, но я расплакалась.
– Ну хватит, хватит. – Райерсон Рейнсмит смотрел не столько на меня, сколько на таможенника. Это прозвучало как «хваа-атит, хваа-атит», и, несмотря на слезы, я обратила внимание, что чем дальше на запад мы путешествовали, тем заметнее становился его фальшивый британский акцент.
– Английская малышка скучает по дому, – произнес таможенник, опускаясь на колени и промакивая мои слезы огромным белым носовым платком.
Не надо быть великим детективом, чтобы догадаться: он уже проверил наши паспорта и знал, что я не их ребенок.
Что же ему надо в таком случае? Он так близко рассматривает меня, чтобы убедиться, что я не везу контрабанду?
Секунду я обдумывала идею изобразить обморок, а потом попросить бодрящий глоток джина «Гордон», шесть бутылок которого были припрятаны под фальшивым дном пароходного кофра Райерсона.
Не спрашивайте, откуда я узнала. В моей жизни есть пара вещей, которыми я не особенно горжусь.
