Я не могла усидеть на месте. Мне хотелось вскочить со стула и метаться по комнате, как безумной, просто чтобы не взорваться.
– Это так опьяняет, верно? – спросила мисс Баннерман.
Она точно угадала причину слез в моих глазах.
– Я думаю, на сегодня достаточно, – продолжила она, демонстративно потягиваясь и зевая для пущего эффекта. – Я устала. Надеюсь, ты извинишь меня. Мы прекрасно начали, но тебе надо поспать.
Я просто умирала от желания спросить ее насчет Брейзеноуз, Уэнтворт и ле Маршан, но что-то заставило меня сдержаться. Мисс Фолторн запретила мне задавать вопросы одним девочкам насчет других, но относится ли этот запрет к преподавателям?
Как говорили миссис Мюллет и Шалтай-Болтай, береженого бог бережет.
И что касается металлического медальончика в моем кармане, ему тоже придется подождать. Вряд ли я могу достать его и подвергнуть нагреву, не будучи вынужденной признаться, откуда я его взяла.
Помимо энтомологии мне придется научиться терпению.
Вернувшись в свою комнату, я закуталась в одеяло, но уснуть не могла. Моя голова полнилась трупными, мясными и сырными мухами и личинками. Мясные мухи были делом обычным: я частенько думала о них, размышляя о прелестях разложения. Даффи даже как-то зачитала мне за завтраком со словами: «Зная твои наклонности», – чудесный отрывок из «Бесплодных усилий любви», когда один из персонажей говорит: «Они – как мухи. От укусов их / Распухла речь моя до омерзенья»
[18]
.
В результате отец отложил свои сосиски, встал и вышел из столовой, а я получила совершенно новое прочтение Шекспира. Человек, способный написать такие строки, не может быть занудой.
Дорогой отец. Как же печальна его жизнь. Как жестока судьба по отношению к нему: лагерь военнопленных, гибель молодой жены, разваливающийся дом, три дочери и нехватка денег.
Поскольку Букшоу теперь мой, по крайней мере, теоретически, затруднения, сопровождавшие нашу жизнь, сколько я себя помню, должны хотя бы частично разрешиться. Но завещание Харриет подняло столько же вопросов, на сколько ответило, и отец угодил в водоворот налагаемых законом обязательств, словно муха в торнадо.
Имелась кое-какая надежда, что вмешается благодарное правительство, и я была в курсе – благодаря моему исключительно острому слуху, – что отец долго разговаривал с мистером Черчиллем по телефону и что день или два его лицо казалось менее бледным. Но похоже, из этого ничего не вышло.
«Это все в точности как в «Холодном доме», – заявила Даффи, когда отец вышел из-за стола, не доев завтрак. – Они будут нудеть об акцизном налоге, когда мы все уже будем лежать в могилах и пауки будут плести сети в наших черепах».
А потом наступил день моей ссылки – день, когда я на самом деле стала изгнанницей. Находясь за океаном в трех тысячах миль от Англии и Букшоу, я ничего не могла узнать об участи моей семьи.
Я осталась в глуши и в одиночестве.
С этими мыслями я уснула.
Кто-то рубил деревья в лесу. Видимо, дровосек. Если бы я только могла собраться с силами и закричать…
Но услышит ли он меня? Стук его топора явно громче, чем слабый крик, который я в состоянии издать. И в довершение всего на море начала палить из пушек эскадра кораблей.
Бум! Бум! Бум!
Я сунула руки под подушку, собираясь накрыть ей голову, и наткнулась костяшками пальцев на твердый металлический предмет. Извлекла его на свет божий и поднесла к глазам.
Будильник! Его стрелки показывали ровно восемь двадцать. Я проспала и не слышала, как он звонил.
– Флавия! Открывай!
Я сползла с кровати и потащилась к двери, открыла и высунула голову наружу.
Там стояла ван Арк собственной персоной, уставившись на меня как на привидение.
– Давай-ка пошевеливайся, – сказала она. – Черная Мария будет здесь через десять минут.
Черная Мария? О чем, черт возьми, она талдычит?
Я метнулась через всю комнату, выскребла привкус дохлых лошадей изо рта пальцем и зубной пастой, быстренько умыла глаза и пригладила волосы щеткой, позаимствованной из будуара Харриет.
Три минуты – и я готова. Осталось семь.
Кровать требовалось застелить под угрозой наказания, и какой же на ней был беспорядок: словно по моей постели беспокойно металась во сне сумасшедшая из Бедлама в смирительной рубашке.
Еще три минуты.
Когда я вышла в вестибюль, во всей школе неожиданно воцарилось молчание – так умолкают птицы в лесу при приближении охотника.
Я скатилась вниз по лестнице, стараясь производить как можно больше шума.
В дверях стояла мисс Фолторн, и когда я приблизилась, она с видом билетера, проверяющего оплату на пароме через реку Стикс, направила длинный указательный палец на выход.
Как будто мы с ней незнакомы.
Перед школой стояло зловещее транспортное средство. Сначала я подумала было, что это катафалк, но быстро поняла, что штука слишком большая. Это оказался матово-черный автобус с тонированными окнами и тяжелой распахнутой дверью. Для полного эффекта ему не хватало только надписи на входом: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
Я поставила ногу на нижнюю из двух ступенек, но темные окна и ослепивший меня свет мешали рассмотреть мрачные внутренности.
– Поторопись, де Люс, – проворчал кто-то из сумрака.
Я вошла, дверь с шипением захлопнулась за моей спиной, и мы тронулись.
Я на ощупь нашла куда сесть. Водитель, кажется, бесконечно переключал передачи, пока не нашел ту, которая раздражала его менее всего. По положению солнца я определила, что мы едем на восток.
Когда глаза привыкли к темноте, мне наконец удалось осмотреться. Ван Арк сидела напротив, через два ряда позади меня, прижавшись носом к окну. За ней сидела Джумбо, изучающая свои ногти с таким видом, словно это утраченный завет. В задней части автобуса посреди прохода расположилась мисс Моут, поймавшая меня в коридоре рядом с лабораторией.
Ее инвалидная коляска была прикреплена к креслам по обе стороны от прохода сетью ремней, из-за которых она казалась пауком в сердцевине своей жуткой паутины.
Я быстро отвела взгляд и наклонила голову несколько раз в разных направлениях, делая вид, что просто разминаю шею, сбрасывая утреннюю сонливость.
Несмотря на хрипящий двигатель, производивший много шума из ничего, – отличительное свойство всех автобусов, – мы ехали довольно быстро.
Вскоре мы покинули пределы города и поехали по двухполосной, вымощенной щебнем дороге, извивающейся среди зеленых полей, где там и сям паслись коровы и стояли стога сена. По правде говоря, этот вид не очень-то и отличался от Англии.
