Впрочем, сломать можно любого: Ханучаев это хорошо знал. Вопрос только во времени.
— Ну че, Хан, психов, нах-х, полная палата, да?! — осклабился Грачев. Он больше не морщился и не трогал ежеминутно пластырь на щеке, но злость свою еще не излил. — А этот вот — вишь, самый буйный.
Резиновая дубинка смачно шлепнула задержанного по шее. Тот покачнулся, дернулся в наручниках. Зашипел змеей, попытался вскочить. Едва не упал, но был подхвачен бдительным сержантом и впихнут обратно на стул.
— Хватит! — поморщился Ханучаев. — Его допросить надо, а не замочить.
— Хан! Да он жи ж меня…
— Пасть заткни, Грач!
Ханучаев еще раз покосился на клетку, вздохнул. Оно, конечно, непорядок — допрашивать задержанного на виду у сокамерников. В идеале следовало бы разделить камеру и комнату для допросов, но КПМ — не райотдел. Тесная бетонная коробка, поставленная на въезде в город, — не резиновая. Вот и приходится извращаться, совмещать…
Лейтенант уставился на человека, сидевшего напротив:
— Ну, чего? Будем говорить?
Задержанный говорить не желал. Или не понимал, о чем его спрашивают. Только шумно дышал сквозь зубы.
— Ты того, Хан… по-калмыцки его, по-калмыцки, — снова влез Грачев. — Может, че поймет, падла!
— Не гунди над ухом, сам разберусь.
Ханучаев оперся локтями об исцарапанную столешницу.
— Ты кто? — спросил он по-калмыцки. — Ты меня понимаешь? Отвечай!
И задержанного словно прорвало.
* * *
Харагуульный нукер заговорил иначе. Это была уже не русинская речь. Говор походил скорее на ойратское наречие. Правда, странное какое-то, не очень понятное. И все же Далаан, общавшийся в ханских туменах с воинами разных племен, различил три знакомых слова: «ты», «понимать», «отвечать».
Дэлгэр, видимо, тоже понял обращенные к нему слова. И не задержался с ответом.
— Как смеешь ты, презренный сын степной собаки, так обращаться с нойоном, послом и воином Великого хана?! — прорычал юзбаши.
Далаан восхищался стойкостью сотника. В глазах скованного и избитого Дэлгэра не было страха, в его словах звенела ярость.
— Понимаете ли вы, несчастные и неразумные, что, поднимая руку на меня и моих людей, вы тем самым бросаете вызов самому Потрясателю Вселенной?! Осознаете ли, что обрекаете на смерть не только себя, но и весь свой род?
Русин, сидевший напротив Дэлгэра, морщил лоб и вслушивался в слова сотника. Потом снова заговорил сам. На этот раз — медленнее и четче, как разговаривают с малыми детьми. Речь его стала понятнее. Кажется, русин спрашивал, кем является Дэлгэр и люди, которых он привел, и откуда они прибыли. Еще харагуульный страж просил говорить не так быстро.
Видимо, этот русин служил тайлбарлагчем-переводчиком при дорожной заставы, — решил Далаан. И пусть толмач из него был никудышный, но все-таки… Появилась возможность договориться. Хотя бы сейчас.
— Я и мои воины служим избраннику Неба и Великому хану, стоящему над всеми монгольскими племенами! — громко и отчетливо произнес Дэлгэр.
Харагуульный тайлбарлагч удивленно хлопал глазами.
— Освободите меня и моих воинов, — потребовал Дэлгэр. — Верните наше оружие и наших коней. Отдайте золото и голову разбойника, которая лежала в дарственном турсуке, и немедленно проводите нас к наместнику города. Тогда, возможно, я скажу слово в вашу защиту. И возможно, вам сохранят ваши жалкие жизни.
* * *
Задержанный говорил долго и сердито. Ханучаев начал кое-что понимать из сказанного. Не так уж и много, но начал. Вот только проку с того, если задержанный несет какую-то бредятину.
— Ну? Врубаешься? Че он там вякает? Кто такой ваще? — Грачев аж пританцовывал от нетерпения.
— А х-ху знает. — Ханучаев пожал плечами. — Хрен разберешь. Как будто монгол.
— Ох, них-х-яж, себе! — изумленно присвистнул Грачев. — А я-то думаю: чи калмык, чи китаец. Слышь, а почему монгол, а Хан? Ты же по-калмыцки с ним.
— Говорит, что монгол. А калмыцкий и монгольской — языки одной группы. Похожие они ну… как русский и украинский.
— А-а-а, — изумленно протянул Косов. — И че?
— Ни че! Какой-то странный у него монгольский.
— Хан, а откуда здесь ваще монголы взялись?
— Ты у меня спрашиваешь, Грач? — раздраженно фыркнул Ханучаев.
Задержанный заговорил снова.
— О! — подался вперед Грачев. — А теперь че п-с-тит?
Ханучаев, подавшись вперед, снова вслушивался в смутно, очень смутно знакомую речь, стараясь уловить общий смысл или хотя бы часть смысла.
— Ну? — никак не унимался сержант. — Че?
— Через плечо! — буркнул Ханучаев. — Умолкни, Грач. Я и так ни хера не понимаю, а тут ты еще в ухо квакаешь!
Грачев замолчал, но держался недолго. Не прошло и минуты, как сержант взмолился снова:
— Ну? Хан? А?
— Пургу какую-то гонит, — устало вздохнул Ханучаев. — Что-то про Чингисхана…
— От-м-дак, а! — скривился Грачев. — Мозги ему вправить?
— Погоди, — отмахнулся Ханучаев. Задержанный не умолкал, и лейтенант сосредоточенно вслушивался. — Еще про поход вроде, про войско какое-то треплется… Мля, дальше вообще не въезжаю. Матюкается, что ли?
— От-нах-х, чура нерусская! Я это… не тебе, Хан, не обижайся. Дай-ка я его сейчас…
Сержант медленно и демонстративно — чтобы задержанный видел — занес дубинку. Задержанный видел. Но не боялся. Только процедил сквозь зубы что-то явно нелицеприятное.
— Ты, Грач, того… не переусердствуй, — хмуро предупредил Ханучаев.
— А-х-ли?! Убудет от него, что ли? — Грачев скривил губы в садистской ухмылке. — Сопротивление сотруднику милиции при исполнении. Отмажемся. В первый раз, что ли…
Сержант чуть подергивал поднятой дубинкой, пугая и следя за реакцией задержанного. Задержанный не реагировал. Беззащитный человек в наручниках сидел невозмутимо — даже глаз не прикрыл.
— Крепкий, нах-х! — с каким-то уважением даже проговорил Грачев. — Другой бы давно сопли пустил. А этот — держится, мля! Ничего, щас-ля, мы его…
Сержант подступил вплотную.
— Тут, вишь, Хан, по почкам не катит — я пробовал уже, — со знанием дела объяснял Грачев. — Железо защищает, а как снять — не знаю. Ну а в бубен или по тыкве — самое то оно будет!
Взмах. Удар. Занесенная дубинка опустилась на голову задержанного. И — раз, и — второй, и — третий.
Шлеп-шлеп-шлеп — удары сыпались один за другим. Быстро, точно, сильно. Задержанный, не имея возможности ни уклониться, ни прикрыться руками, лишь глухо вскрикивал и вертел головой, будто бык на бойне. На пятом ударе — упал с привинченного к полу стула.
