– Хозяйка, – почтительно называли госпожу Вольчик рыночные торговцы.
– Хозяйка! – с нетерпением окликали Вику строители их с Геной будущего дома и требовали денег.
– И кто тут в доме хозяйка? – засомневалась свекровь, поселившаяся в королевском дворце четы Вольчик.
– Я в доме хозяин! – напоминал Гена и грозил матери пальцем.
Мадам Вольчик багровела и удалялась в покои королевы-матери, чтобы пожаловаться Боженьке на неблагодарного сына и невоспитанную невестку. Одного слушателя ей казалось недостаточно, и она несла правду в народ, активно заселяющий соседние территории. Неутомимая мадам Вольчик создала клуб обиженных матерей, главная цель которого сводилась к восстановлению справедливости и возвращению отнятых сыновей.
– Чашку чая не предложит! – делилась она с членами клуба. – Гости приходят – к столу не позовет. И ладно бы королевских кровей, а то стриптизерша безродная!
О подрывной деятельности свекрови Вика узнала случайно, разговорившись с молодой соседкой, приглашенной в дом под предлогом налаживания дружеских отношений. Соседка хотела дружить изо всех сил и потому с легкостью выдала тщательно охраняемую тайну коттеджного поселка о беззакониях в семье известного бизнесмена Геннадия Вольчика.
Вика рассказала мужу все. Гене стало стыдно… Перед людьми.
– Я-а-а! – бушевал Вольчик. – Известное лицо в городе! Я-а-а-а – плохой сы-ы-ын?! Как я-а-а-а людя́м в глаза смотреть бу-у-уду?! Чтобы па-а-альцем тыкали?!
Услышав Генины вопли, мадам Вольчик поспешила удалиться в королевские покои в целях сохранения имперского достоинства и запереться изнутри. На всякий случай.
– Поговори с ней, – просила жена. – Только спокойно.
Вика так испугалась за безопасность свекрови, что отступила обида.
– Спо-кой-но… Спо-кой-но… – внушала Вика мужу.
– Какой, на хрен, спокойно! – возмущался Гена и открывал холодильник.
– Ты хочешь есть? – отвлекала внимание супруга.
– Я-а-а-а? – отметал от себя Вольчик намек на существование примитивных, можно сказать, низменных инстинктов. – Я-а-а-а? Есть?
– Ты же не завтракал!
– Как я могу завтракать, Вика?! Как я могу завтракать, когда весь поселок говорит о том, как Гена-очешник издевается над престарелой матерью?
– Ну не такая уж она и престарелая, – осторожно напомнила Вольчик-младшая. – Ей всего-то шестьдесят два.
– Всего-то? – возмущался Гена холодному спокойствию жены. – Это ты говоришь «всего-то»?
– Моим родителям, – начала было Вика, но договорить не успела.
– Твоим родителям… – театрально разводил руками Гена. – Твоим родителям не пришлось воспитывать двоих детей!
– Ну да, – соглашалась супруга. – Они воспитывали троих.
– Троих?
– Троих, и ты прекрасно об этом знаешь.
– Но заметь, – Вольчик замирал посреди кухни. – Вдвоем.
– И что? – Вика делала вид, что не понимает, куда клонит Гена.
– Что-о-о-о-о? – орал тот. – Это ты называешь «и что»? Моя мать воспитывала нас одна! Одинешенька!
«Угу, – хотелось съязвить Вике. – Именно поэтому она и отдала тебя в спортивный интернат в десять, а твоего брата – тремя годами позже».
– Это твой папаша бороздил моря и океаны! А я своего в глаза не видел! Только на фотографии. Шмо-о-о-отки! Одни тряпки на уме!
– Причем тут тряпки? – искренне недоумевала Вика, пытаясь обнаружить связь между фотографией старшего Вольчика и вещизмом.
Гена переводил дух и набирал в легкие побольше воздуха, чтобы изрыгнуть из себя очередную тираду.
– Тряпичница, – озвучивал он приговор собственной жене и с жадностью, прямо со сковороды, заглатывал котлету.
«Тряпичница» смиренно доставала тарелку и накладывала на нее недавно шипевшие в масле мясные комочки. Вольчик ел с нескрываемым аппетитом. Успокоившись, обтирал рот и назидательно поднимал вверх палец.
– Я требую уважения. К себе и к своей матери.
Вика растерянно смотрела на мужа и окончательно терялась в догадках: «Что я сделала не так?! Может быть, нужно было промолчать? Не выносить сор из избы? Так я его и не выносила…»
– Довела! – констатировал Гена и, шумно выдыхая, поднимался вверх по лестнице восстанавливать справедливость.
О ней же мечтала и Вика. Тщетно. Экспансия ревнивой свекрови приобретала глобальный характер.
– Мама, – требовательно стучал в запертую дверь Вольчик.
Мама хранила молчание.
– Мама, – уже спокойнее, но все равно достаточно строго окликал сын святую женщину, добровольно лишившую себя контактов с миром.
Отшельница не подавала признаков жизни.
– Ма-ма, – виновато поскуливал Гена под дверью и скреб пальцем косяк. Палец скользил по отлакированному дереву, оставляя за собой мутноватую дорожку. «Можно было темнее, – рассуждал Вольчик, внимательно разглядывая блестящее покрытие. – Хотя… Ничего…»
– Мне ничего не надо, – раздавалось из-за двери. – Я ни в чем не нуждаюсь. Ничего не прошу.
– Я тебя прошу, – с неподдельной горечью в голосе говорил Гена. – Открой.
Мадам Вольчик тяжко вздыхала.
– Открой!
– Зачем?
– Надо!
– Уже ничего не надо, – скорбно роняла та в замочную скважину и вздыхала еще громче, чем прежде. – Поздно…
От горького «поздно» Генино воображение разыгрывалось, и краснодарский бизнесмен видел лакированный гроб, утопающий в живых цветах, слышал траурную музыку и испытывал чувство невозвратной потери. Сиротство дышало ему прямо в затылок.
– Открой немедленно! – В голосе Вольчика проскальзывали капризные интонации отвергнутого ребенка.
Мать не сдавалась.
– Ви-и-ика!
Вика взлетала по лестнице.
– Вот посмотри!
Она старательно таращила глаза.
– Вот посмотри, что ты сделала!
– Что я сделала?
– Вот, что ты сделала! – горько констатировал Гена и снова стучал в запертую дверь.
Королева-мать ехидно улыбалась в своем чертоге, представляя растерянное лицо невестки.
Вика покрывалась пунцовыми пятнами и отводила взгляд в сторону.
– Посмотри! – приказывал Гена и тыкал пальцем в замочную скважину. – Сюда посмотри!
– Мама… – выдавливала из себя Вика, чуть не плача. – Откройте дверь…
Ликованию мадам Вольчик не было конца: ведь есть! Есть Бог на свете! «Есть грозный судия! Он ждет!» И он поставит на место эту безродную профурсетку, столь нагло отобравшую у нее сына. Хорошего, послушного мальчика. Немного невезучего. Немного пьющего. Зато родного. Своего собственного!
