– Лучше водки! – заявил кудрявый Истомин и строго посмотрел на Заура.
Тот медленно положил свою пальмовую ветвь на кафедру и вопросительно посмотрел на жену.
– Нада, – сказала Вета и достала из холодильника пластиковую бутылку с чачей.
– Папа! – бросилась Машка к Мальцеву. – Не пей! Хуже будет!
– Хуже не будет, – пообещал ей Заур и на всякий случай поинтересовался у жены: – Может, «Скорая» не может проехать?
Ответила Маруся:
– Проехать может. Просто колесо застряло в полу. Мама не может вытащить. Тетя кричит. Нужно вести мужчин…
Виктор Сергеевич, услышав дочернюю тираду, осторожно приоткрыл глаз и слабым голосом уточнил:
– Жива-а-а?
– Не знаю, – уходила от ответа Машка, – наверное, жива, раз колесо выдергивает.
– Какое колесо, девочка? – Вета пыталась контролировать ситуацию.
– Обыкновенное колесо. От коляски. Там тетя больная на коляске. Колесо в полу застряло. Она кричит. Мама не может вытащить. Сказала – приведи мужчин.
– Где она? – Голос Мальцева набирал силу.
– Ну, господи, папа! Где она? Где ж ей быть? В столовой!
Виктор Сергеевич вскочил с дивана и, разрезая сомкнувшийся вокруг него строй отдыхающих, бросился к дверям. Маруся – за ним. А за ней и вся пансионатская аудитория. Замыкал процессию Истомин, задержавшийся рядом с Зауром, замершим со стаканом чачи в руках.
– Рука бойца колоть устала? – бодро пропел Истомин и бережно вынул сосуд из рук аборигена.
– Это стоит деньги, – слабо сопротивлялся Заур, озираясь по сторонам в поисках супруги с «муравейником» на голове.
– Пустое, – вернул ему стакан Истомин и чинно удалился.
Мимо пансионата по асфальтовой дорожке к соседнему корпусу, именуемому в прайсе не иначе как «люкс», двигалась команда из двух с половиной человек. Сидящая в коляске «половина» по-прежнему мычала, но уже радостно, прикрыв глаза от бьющего в них солнца. Возраст скрученной параличом женщины легко укладывался в интервал между двадцатью и сорока по причине застывшего на лице страдания. Страдание жило в напряженных мышцах, в вытаращенных глазах, в иссохших ногах и узловатых пальцах. Блаженная улыбка то и дело всплывала на покрытом глубокими морщинами лице и делала страдание еще более очевидным.
Катила инвалидное кресло маленькая волонтерка с накачанными от вечного поднятия тяжестей руками. Тамаре свою подопечную она не доверила, но идти рядом позволила. Мальцева в этой компании чувствовала себя неловко: руки-ноги целы, платье – яркое, загар – ровный, вся какая-то неприлично благополучная. Тем не менее уйти не решалась и тащилась рядом, пытаясь поддерживать в целом неуместный разговор.
На все вопросы волонтерка отвечала торопливым «да-да-да», всякий раз переспрашивая свою подшефную: «Правда, Верочка?» Та, услышав свое имя, начинала протяжно мычать, видимо, таким образом демонстрируя свое согласие.
«Этот стон у нас песней зовется…» – мысленно процитировала Тамара и тут же одернула себя за недопустимость контекста.
– Как вы справляетесь? – заменила она прыгающую на языке цитату.
– Да-да-да… – пропела волонтерка. – Мне монахи помогают. Правда, Верочка? – Верочка жизнерадостно замычала. – Они меня знают – не первый год сюда ее привожу. Да-да-да. Правда, Верочка?
– Подождите, – остановилась Тамара. – Вы что, ее родственница?
– Да-да-да… Все мы родственники. Правда, Верочка?
Больная не ответила. Мальцева вопросительно подняла брови.
– По Христу все мы сестры и братья…
– Вы монашка? – упорствовала женщина.
– Да-да-да… Какая разница?
– Как какая разница? – изумилась Тамара. – Это же труд. Тяжелый труд. И… огромная ответственность.
– Суета… – оборвала ее волонтерка и остановилась у входа в корпус. – Я из «Ковчега».
– Откуда? Из «Ковчега»?
– Да-да-да… Тут многие из «Ковчега»…
– Это что, какая-то религиозная организация? – уточнила Мальцева.
– Можно сказать и так…
Теперь Тамаре стало понятно, почему в столовой пансионата только ее семья не осеняла себя крестным знамением, садясь за стол и вставая из-за стола. «Паломники!» – догадалась женщина и собралась было выяснить о «Ковчеге» все, но не успела, ибо в спину ей врезалась счастливая Машка и радостно затараторила:
– Значит, вытащили? А я мужчин привела – там нет никого. Сказали – ушли уже. Дайте я покачу. Не буду я никого трясти. Конечно, аккуратно. Папа чуть не умер там…
– Ка-а-ак это чуть не умер?! – всплеснула руками Мальцева. – Чего ты несешь?
– Ниче я не несу, – отбивалась от матери девочка, вожделенно глядя на волонтерку. – Давайте?
– Да-да-да… Не надо. Я сама.
Маруся, сбившись от неожиданного сочетания «да-да-да… не надо», в недоумении перевела глаза на мать и оторопела. Тамара стояла бледная, но выражение ее лица дочери не понравилось.
– Что-о-о-о?! – заорала Тамара, от чего Машка содрогнулась, а сидящая в кресле выгнулась и завыла.
– Ты чего, мам?
– С отцом что-о-о?!
– Да ниче, – заверила ее Маруся. – Вон он.
Мальцева обернулась и увидела Виктора, бережно поддерживаемого под руку кудрявым Истоминым. Увидев, с какой страстью супруги бросились друг к другу, тот тактично отошел в сторону и галантно поприветствовал волонтерку:
– Здравствуй, сестра!
– Да-да-да…
– Помочь?
– Если нетрудно, – ответила та и взялась за левое колесо.
Кресло подняли на «раз-два» и вкатили на недавно выложенную плиткой террасу. Маруся активно суетилась поблизости, избегая смотреть в сторону обретших друг друга родителей. Нюансы случившегося происшествия стали достоянием общественности только к вечеру, а семья Мальцевых устала принимать поздравления по поводу столь удачного воссоединения.
В завершении Виктор Сергеевич Мальцев напился и рассказал Истомину все.
История любви
(очень короткая)
Как и положено, это была весна и соки двигались не только внутри деревьев. Она приехала издалека (очень может быть, что из-за границы). И была не похожа ни на кого. Ни на соседку по парте, ни на соседку по подъезду, ни на дочь родительских знакомых. На нем были красные кеды, а на ней непонятно что было. Это неважно.
Важно, что к нему пришла любовь с первого взгляда и осталась. Только немного обросла бытовыми подробностями. Но это не отменяет ее актуальности в наше трудное время. Потому что бабы – они бабы. Дуры они! Это точно. Это тебе любой мужик скажет…
КОНЕЦ
