– Понимаешь ли, – замялся Швейцер: разговор о столь тонких материях был для него мучителен. – Я как раз ничего не чувствую. Я словно проваливаюсь в какую-то пустоту у нее там, внутри.
– Надо поменять позу, – посоветовал доктор.
– Тамара не хочет. Говорит, что «на зеркало неча пенять, коли рожа крива», – с горечью процитировал Николай Робертович и вспомнил все обидные замечания жены в свой адрес.
– А что она имела в виду? – уточнил доктор.
– Мне неловко об этом говорить, – замялся Швейцер.
– Не вижу в этом ничего постыдного, – как мог, успокоил его врач, – в этом смысле мы все люди, и ничто человеческое нам не чуждо…
Николай Робертович собрался с силами и выдавил:
– Моя жена уверена, что причина – во мне: и размер не тот, и упругость не та. Спасибо, ни с кем не сравнивает. Хотя, может, и сравнивает, просто хватает ума не произносить это вслух. Тамара уверена, что мы не подходим друг другу. Она все время пугает меня тем, что ни одна женщина добровольно не ляжет в кровать с таким ничтожеством, как я.
– А ты пробовал? – Доктор исподлобья взглянул на пациента.
– Пробовал, – вздохнул Швейцер.
– И что? Снова вхолостую?
Николай Робертович молча кивнул головой.
– А женщина, с которой ты это пробовал, тебе нравилась?
– Да не особо… Так, по случаю…
– Знаешь что, дорогой Николай, «по случаю» ты можешь ложиться в кровать исключительно с Тамарой Прокофьевной, а с другими женщинами необходимо ложиться по любви.
– Рекомендуешь? – горько усмехнулся Швейцер.
– Причем настоятельно. Поезжай-ка ты, милый человек, на курорт. Давно не был на курорте?
– Давно.
– Вот и плохо. Только на курорте над тобой перестанет витать призрак строгой Тамары Прокофьевны, а женщины будут приглашать тебя в номер, не зная, чей ты муж.
– Но это неловко, – засмущался Николай Робертович.
– Неужели? – лукаво изумился доктор и похлопал старого товарища по плечу. – Коля, поверь мне, импотенция у мужчин не там, где они думают, импотенция – в голове. Приобщись к народной мудрости, а не к пилюлям провизора, которые я могу, разумеется, выписать тебе в избытке. «Седина в бороду, бес в ребро» – помнишь?
Николай Робертович снова кивнул.
– Тогда нужно пробовать. И обязательно чтобы женщина нравилась…
– Но у меня дочь, – попытался избежать соблазна Швейцер.
– И что? Дочь – это не венерическое заболевание, которое боятся передать партнеру. Рано или поздно твоя дочь выйдет замуж и станет приезжать в Долинск только по праздникам. И поверь, куда больше ее будет интересовать собственная семья, а не половая жизнь родителей.
Тогда Николай Робертович вышел из районной поликлиники окрыленный: мир искрился перед ним всеми цветами радуги, даже Тамара Прокофьевна казалась менее строгой и язвительной, чем обычно.
– Томочка, – взмолился он к вечеру. – Мне кажется, что нужно взять отпуск.
– Кому? – потребовала прояснить ситуацию жена. – Мне?
– Почему тебе? – растерялся Николай Робертович, рассчитывавший на другой ответ. – Мне.
– Тебе? – изумилась Тамара Прокофьевна и тут же заподозрила какой-то тайный умысел в словах мужа. – Зачем?
– Я сегодня был у доктора, – объяснил Швейцер. – У меня плохая кардиограмма. Доктор рекомендует Кисловодск. Говорит, лучше предупредить, чем допустить. Что ты думаешь?
– Мне все равно, – неожиданно легко отпустила супруга на отдых Тамара Прокофьевна.
– Так я еду?
– Как хочешь, – пожала плечами жена и сама выхлопотала супругу дефицитную путевку по линии Облздравотдела.
Из санатория Николай Робертович вернулся счастливый, постройневший и гладко выбритый. Совет знакомого уролога пришелся как нельзя кстати: главный бухгалтер ГЭС влюбился. Пассия его была из простых: сестра, отпускавшая нарзанные ванны. Внешне она чем-то напоминала ему собственную дочь: такая же пышнотелая, невысокого роста, веселая и жизнерадостная, как солнечный зайчик. Даже имя у нее было ласковое – Алеся.
– Не «О», а «А», – подчеркнула девушка, похожая на белочку, которых Николай Робертович кормил с руки, прогуливаясь по темно-розовым терренкурам.
– Надо же! – удивился Швейцер. – А у Куприна – Олеся.
– У меня «А», – строго повторила она и сделала пометку в курортной книжке Николай Робертовича.
– Вы так похожи на мою дочку, – поделился очарованный юностью Швейцер и улегся в «шаляпинскую» ванну, явно не подходящую ему по размерам.
– Подождите, – улыбнулась ему «белочка», – я вам сейчас под ноги палочку поставлю, чтобы не ерзали.
Дальше все произошло само собой: прогулки при луне, поездка на водопады, экскурсия на «Большое седло», ужин в привокзальном ресторане и, наконец, то самое, чего Николай Робертович так боялся у себя в Долинске и чего так жаждал здесь, в Кисловодске.
«Никакого фиаско!» – ликовал Швейцер, лежа в объятиях ласковой «белочки», и думал о полном излечении.
– Умница моя, – нежно целовал он светлый пушок Алесиной губки, а потом и все ее беличье личико. – Лапочка. Я приеду. Вот только съезжу домой, объяснюсь с женой и приеду.
– А как же работа? – глотала слезы Алеся в предвкушении скорого отъезда Николая Робертовича.
– А что мне работа?! – садился в кровати Швейцер и пожирал взглядом доставшееся ему богатство. – Вот моя работа, – шептал он возлюбленной и набрасывался на нее с юношеской страстью.
– Николай Робертович, – не особо настойчиво останавливала его «белочка» и подкладывала под попку подушку.
– Что – Николай Робертович? – как пьяный повторял «белочкины» слова Швейцер и устраивался поудобнее.
Алеся провожала Швейцера из Кисловодска как жена, держа под руку и плотно прижимаясь к любимому. Не по годам мудрая, не говорила ни слова. И только время от времени разворачивала к себе Николая Робертовича и с мольбой смотрела ему в глаза. «Приедешь?» – отправляла она ему самый главный вопрос всей жизни. «Приеду!» – мысленно телеграфировал ей Швейцер. «Когда?» – хлопала Алеся влажными от нечаянно навернувшихся слез ресницами. «Скоро», – обещал Николай Робертович и молился, чтобы поезд опоздал или чтобы пути завалило камнями.
Но поезд пришел вовремя. И стоял ровно пять минут. И всю дорогу Швейцер пролежал, отвернувшись от соседей по купе, на своей полке, в мельчайших деталях вспоминая каждый изгиб Алесиного молодого тела. И воспоминания возбуждали его так сильно, что Николай Робертович всерьез подумывал, а не сойти ли ему на ближайшей станции и не вернуться ли обратно в Кисловодск.
«Так и надо было сделать!» – корил впоследствии себя Швейцер, проклиная за нерешительность, но неожиданная реакция жены сделала свое дело.
