От боли Любовь Ивановна проснулась, оказалось, затекла шея. Люба начала с остервенением растирать это место, но неприятные ощущения никак не уходили. Тогда она села и медленно покачала головой от одного плеча к другому: лево-право, лево-право. От размеренных движений перед глазами поплыло, к горлу подкатила тошнота. «Что со мной?» – напугалась Люба и попыталась сосредоточиться, но комната продолжала вращаться. «Господи!» – взмолилась Любовь Ивановна и чуть не расплакалась.
Ей, абсолютно не способной к внутренней рефлексии, было невдомек, что дурное самочувствие, которого она так напугалась, было прямым следствием принятого ею решения. Тело словно подсказывало хозяйке, что ему необходимо в первую очередь. И тело ничего не знало про материнский долг, про обязательства перед внуком. Оно хотело элементарной безопасности. Жаждало точки опоры. И этой опорой должен был стать мужчина, от которого Люба с облегчением отказалась пару часов назад.
Впервые Любовь Ивановна Краско так испугалась за свою жизнь и с отвращением подумала о собственной смерти. Она не хотела уходить так рано, наивно полагая, что это если и коснется ее, то не раньше, чем в девяносто. Но сегодня уверенность в этом пошатнулась. Любовь Ивановна с тоской обвела глазами комнату, остановилась взглядом на двери и ахнула: дома одна, даже «Скорую» вызвать некому.
Легко соскочив с кровати и забыв про головокружение, Люба подбежала к двери и, распахнув ее, выглянула в коридор: пусто. Впрочем, позвать она тоже никого не могла, потому что не знала имен соседей, с которыми прожила бок о бок несколько лет. «Кого звать?» – озадачилась Любовь Ивановна. Ответ напрашивался сам собой: «Некого». «А Юлька?» – приободрила себя Люба. Но где она, эта Юлька, Любовь Ивановна не знала. «Тогда какого, спрашивается, я ради этой Юльки отказываюсь от своего счастья?!» – взбунтовалась Люба и представила себе презрительное лицо дочери. Ей даже показалось, что она слышит, как Юлька произносит: «Раньше надо было. Когда папа был жив. А сейчас – ни жарко ни холодно, все равно».
«Тогда почему мне не все равно? – мысленно спросила дочь Любовь Ивановна и сама же ответила: – Потому что я дура!» Похоже, эта фраза превратилась в главное Любино открытие: ею она начала сегодняшний день, ею продолжила и, наверное, ею же и закончит. Так и произошло.
– Я – дура, – призналась Вильскому Любовь Ивановна Краско, и ее сердце забилось часто-часто. – Прости меня, Женя.
– Господи, Любка. – Довольный Евгений Николаевич перетянул жену через порог. – Ну что же ты все время извиняешься? Заходи! Смотри! Нравится?
– Нравится, – поспешила ответить Люба.
– Ну что тебе может нравиться? – заворчал Вильский. – Ты же еще ничего не видела.
– Мне все нравится, – шепотом заверила мужа Любовь Ивановна. – Все, что ты делаешь. Вот, смотри. – Люба погладила себя по груди. – Блузка новая. Ты покупал. Я не носила. Берегла. А теперь надела. И все старое выбросила. Правильно?
– Правильно. – Евгений Николаевич наклонился к жене и выдохнул в самое ухо: – Все правильно, Любка. И то, что ты меня нашла, правильно. И то, что пришла, правильно. И то, что ты моя, тоже правильно. Кстати! А как ты меня нашла?
– Не скажу, – усмехнулась Люба, но тут же спохватилась и пересказала шаг за шагом, как шел поиск.
– Ну ты даешь! – Вильский не ожидал от жены такой решительности. – Ладно Левчик взял трубку. Хуже, если бы Нинка…
– Не имеет значения, – пожала плечами Любовь Ивановна. – Я бы все равно нашла.
– По городу бы ходила? – хитро заулыбался Евгений Николаевич и, обняв жену, повел ее в комнату. – Ходила бы и ходила. Пока семь пар башмаков бы не износила.
Люба непонимающе посмотрела на мужа: упоминание о семи парах башмаков явно ничего ей не подсказало.
Евгений Николаевич начал было суетливо объяснять про эти семь пар: откуда, что, а потом окончательно запутался и трясущимися руками начал расстегивать пуговицы на новой Любиной блузке.
– Подожди-подожди, – попыталась она ему помочь, но Вильский оттолкнул ее руки. Он не нуждался в Любиной помощи, ему нужно было другое: возбуждающая женская покорность, способная довести властного самца до исступления. И чем слабее был ее ответ, тем нестерпимее становилось сексуальное влечение.
Проницательная Любовь Ивановна быстро поняла, чего от нее хочет муж, но не послушалась и повела себя вразрез с привычным сценарием: вызывающе дерзко, как будто на спор. Изумленный Евгений Николаевич сделал еще несколько попыток сбить жену с выбранного ею курса, но вскоре сдался и отдал инициативу в Любины руки, успев при этом подумать, что явно недооценивал способностей живущей рядом с ним женщины.
– Любка, – еле успев перевести дух, обратился к ней Вильский. – Ты меня удивила! Оказывается, я тебя совсем не знаю.
– Я тоже, – буркнула в ответ Люба, стараясь не смотреть на изумленного супруга. Ей почему-то было неловко.
– Что же получается? – Евгений Николаевич приподнялся на локте, и под ним зашелестели лежащие на полу газеты. – Век живи, век учись, дураком помрешь? Такие, прямо сказать, таланты дремлют, а я не в курсе…
Любовь Ивановна потянулась за блузкой, оставив слова мужа без комментария.
– Смотри. – Вильский показал рукой на противоположную стену. – Вот здесь будет зеркало, а вот здесь – стеллаж для книг: от пола до потолка.
– Зачем? – задала странный вопрос Люба.
– Что – зачем? – не понял ее Евгений Николаевич.
– От пола до потолка зачем?
– Чтобы все книги уместились.
– Какие? – Любовь Ивановна заинтересованно посмотрела на мужа. По ее подсчетам, в комнате, где они жили, книг набралось бы не больше десятка. Да и то по преимуществу детских.
Вопрос Любы неприятно задел Вильского, он занервничал.
– Ну как, Любка, какие? Мои! За эти несколько лет знаешь сколько скопилось?
– Не знаю, – простодушно сказала Любовь Ивановна. – Я не видела.
– Правильно, – тут же согласился Евгений Николаевич. – Ты и не могла видеть, они на работе.
– Ты на работе читаешь книги? – удивилась Люба.
– А где же мне их еще читать?
– Дома.
– Дома?! – воскликнул Вильский.
Любовь Ивановна согласно кивнула.
– Любка, ты всерьез?! Да у меня и дома-то до сегодняшнего дня не было!
Теперь пришла Любина очередь обижаться на мужа.
– А что же у тебя было? – усмехнувшись, уточнила она.
– Комната в общежитии, – выпалил Вильский и резко застегнул молнию на брюках.
– Мне казалось, – тихо проронила Люба, – эта комната в общежитии несколько лет служила нам с тобой домом…
– Служила, – подтвердил Евгений Николаевич и сел, зашелестев смятыми в пылу страсти газетами, – но не была. И к тому же не только нам.
