– Прям фабрика-кухня какая-то! – попробовала пошутить Марта и отодвинулась – ей впервые было страшно слышать, как работает человеческий организм.
– Динамо-машина, – поддержал тему Вильский и закрыл глаза.
Они лежали в полной тишине затянутой полумраком комнаты, не реагируя ни на что и прилепившись друг к другу как две створки одной большой раковины: на двоих одно сердце, одно дыхание, одна жизнь. «Последняя», – все время думал Евгений Николаевич, но страшно не было. В теле появилась какая-то странная весомость, свидетельствующая о том, что душа в нем застряла надолго, заплутавшись в таинственных сплетениях сосудов и капилляров. «Попробуй, выберись», – обратился к ней Вильский и открыл глаза.
– Машка… – Он нежно поцеловал Марту и по-отечески погладил по голове.
Не открывая глаз, она потянулась и скользнула рукой по направлению к брюкам, чтобы расстегнуть перерезавший Вильского надвое ремень. Но Евгений Николаевич поймал ее руку где-то на половине пути и прошептал: «Завтра». «Завтра?» – лукаво посмотрела на него Марта, и в ее взгляде запрыгали маленькие дьяволята. «Завтра», – снова поцеловал ее Вильский и потянулся за телефоном.
– Вызываю?
– Вызывай, – выдохнула неудовлетворенная Марта, но кручиниться не стала и, легко поднявшись, толкнула Евгения Николаевича в бок. – Завтра отработаешь, Кот.
Похоже, разговаривавший с диспетчером такси «Кот» в этот момент был готов на все, поэтому согласно закивал головой: так и будет.
Машина за Мартой примчалась со скоростью реактивного самолета. «Выходите!» – позвонил снизу водитель, и Марта Петровна спешно засобиралась.
– До завтра, – чмокнула она Вильского сначала в левый ус, потом – в правый. Сильно прижалась и призывно качнула бедрами.
– Позвони, что доехала, – пробурчал размякший Евгений Николаевич и встал в проеме, провожая спускавшуюся Марту взглядом. Последнее, что он видел, – это был ее рыжий затылок, вспыхнувший на мгновенье.
– Умчалась? – проскрипела Кира Павловна, измученная тишиной: впервые из комнаты, где заперся ее сын с любовницей, до нее в течение двух часов не доносилось ни звука. – А я уж думала завтра в контору идти.
– В какую контору? – не сразу понял, о чем говорит мать, Вильский.
– В жилконтору. – Кира Павловна, опираясь на «тачанку», показалась в дверях. – Новый день – новая песня. Думаю, выписывать тебя надо, а то неровен час и жену приведешь. Будешь жениться-то? – сверкнула она глазами.
– Буду, – незатейливо ответил Евгений Николаевич и направился на кухню, Кира Павловна прикатила следом.
– А зачем? Чего тебе так не живется? – Видимо, тишина, стоявшая в комнате во время визита Марты, не на шутку ее встревожила. – Все у тебя есть: мать, квартира, девчонки, две жены-разведенки… Третья-то зачем? Гуляй, коли нравится. А не занравится, спрос не велик: мама, мол, старенькая, уход нужен. – Похоже, Кира Павловна решила поменять тактику.
– Слушай меня внимательно, «старенькая мама», – тяжело дыша, произнес Вильский, попутно наливая себе чай. – Я с ней не «гуляю», я ее люблю и собираюсь с ней жить…
– А я, значит, тебя задерживаю? – без единой слезинки в голосе глухо произнесла Кира Павловна.
– Задерживаешь, – жестко выговорил Евгений Николаевич и сел за стол.
– Это еще кто кого задерживает, – поджала губы потемневшая лицом бабка и попыталась развернуться на раз, но не сумела и засуетилась. Вильскому стало ее жалко.
– Да ты не серчай, мать, – очень по-человечески попросил он. – День сегодня такой: ни уму ни сердцу.
– Магнитные бури. Вспышки на солнце, – повторила Кира Павловна фрагмент метеорологического прогноза и наконец-то повернулась к нему спиной.
– Полнолуние, – зачем-то добавил Евгений Николаевич и поднялся, чтобы остановить засеменившую из кухни мать, но не успел и снова сел за стол, чтобы закурить сигарету.
– Не кури! – прокричала ему из комнаты Кира Павловна, почувствовавшая запах дыма. – Мне дышать нечем!
– Это мне дышать нечем, – пробормотал себе под нос Вильский и уставился в кружку с чаем. Из чайного зеркального круга на него смотрело раздувшееся книзу лицо с торчащими, как щетка, рыжими усами. «Ну и рожа», – хмыкнул Евгений Николаевич и сделал глоток. «Гадость!» – отчетливый вкус бергамота напоминал дешевый одеколон. «Как она его пьет?» – подумал он о матери и вспомнил, что Кира Павловна расходует не более одного чайного пакетика в день, не испытывая никакого дискомфорта от того, что цвет чая становится все светлее и светлее.
Вильский хотел было выплеснуть чай в раковину, но поленился и заменил чай очередной сигаретой. Потом он долго сидел, уставившись в одну точку, периодически засыпая и всхрапывая.
– Иди ложись! – прокричала из своей комнаты Кира Павловна, до которой доносился зычный храп сына.
– А? – вздрагивал Вильский, а тлеющая сигарета обжигала желтоватые от табака пальцы.
– Вот тебе и «А»! – ворчала Кира Павловна, думая, что сын нарочно, из вредности, отказывается перейти в зал и специально жжет ее электричество. То, что он же за него и платит, она сейчас как-то позабыла. – Что за человек, господи ты боже мой! Ни уму ни сердцу: и у той не живет, и у этой. Женька! – требовательно звала она Евгения Николаевича и елозила «тачанкой» по полу. – Иди! Иди ложись!
Вильский тряс головой, не сразу понимая, чего хочет от него мать, а потом вспоминал, что еще не отзвонилась Марта, и ждал, когда пропиликает сотовый. А тот все не звонил и не звонил.
Наконец Кира Павловна не выдержала изоляции и довольно бойко притащилась на кухню, толкая перед собой ортопедическое кресло.
– Женька! – подобралась она поближе к сыну и оказалась вровень с ним, сидящим за столом. – Слышишь, что ли?
Евгений Николаевич не реагировал. Тогда Кира Павловна склонилась к его выдающемуся животу и попыталась услышать, бьется ли сердце. Вместо ритмичного постукивания из груди Вильского вырвался взрыдывающий храп, и Евгений Николаевич мучительно закашлялся.
– Живой, – удовлетворилась бабка и на всякий случай «откатила» на два шага назад. – И че ты сидишь?
Вильский обвел мутными глазами кухню, словно пытался определить, где он находится, и с любопытством посмотрел на подпрыгивающую от нетерпения Киру Павловну.
– Марта звонила?
– Не звонила, – торжествующе произнесла бабка и качнулась из стороны в сторону. – Забыла, видимо. Поди, пришла, тапки скинула и в ванну. Как бы не уснула твоя царевна, а то я радио слушала, так там часто говорят, что случается с одинокими пенсионерами, которые живут без детей, без плетей. Бога гневят да небо коптят.
Смысл ее слов до Евгения Николаевича дошел не сразу. А когда дошел, изрядно развеселил его, клюющего носом.
– Слушай, мать, ну вот что она тебе покоя не дает? Ты прямо ее со свету белого сжить готова?
