– Ты что? Знала?
– Ну, знаешь ли, мне не пять лет.
– А почему молчала? К чему весь этот театр? Я с ума сходила, не зная, что с тобой происходит, а ты!
Лариса вспыхнула и ответила с неожиданной злостью:
– Я, между прочим, тоже не о себе думала. О тебе пеклась.
– В каком смысле?
– А в таком: ты хоть знаешь, кто отец? Не догадываешься?
– Нет. А должна?
Дочь нервно дернула плечом. Мать как-то вяло подумала: «Уже пятый месяц». И тут же почувствовала, как сердце вздрагивает, взлетает и падает, и несется, и разбивается вдребезги в темной, бездонной пропасти. Четыре месяца назад. Турция. И все же надежда еще теплилась, дрожала внутри полумертвой птахой. Спросила:
– Какой-нибудь аниматор? Работник отеля?
– Я себя что, на помойке нашла? – с надменным удивлением ответила дочь.
Лекция о том, что те, кто тебя обслуживает, тоже люди, была неуместна. Нина думала о другом. Не хотела, но иначе не могла. Чувствовала, что не ошибается. Но так мечтала… И снова заплакала. Но не навзрыд, не рыдая, а практически беззвучно, не изменившись в лице, как плачут те, кто не испытывает и не чувствует в душе ничего, кроме зияющей пустоты.
– Это он, да? – еле слышно шевельнула губами.
– Ты о чем, мам?
– Пожалуйста, скажи правду!
– Какую правду?
– Лариса!
– Хорошо. Он.
В тот же вечер Нина выставила Сергея за порог без объяснения причин. Тот был ошеломлен, выглядел раздавленным и совершенно ничего не понимающим человеком. Все время спрашивал:
– А ребенок? А как же наш ребенок?
– Нет никакого ребенка! – гаркнула женщина.
Ребенка не стало на следующий день. Она сделала аборт. Не хватало еще, чтобы они с Ларочкой рожали родных друг другу по крови детей. Дома первым делом бросилась к лежащей на кровати дочери:
– Как ты, моя хорошая?
– Ничего. Колет немножко, как обычно, но я терплю.
– Ты у меня молодец. Все хорошо будет. Все у нас с тобой будет хорошо, договорились?
– Ладно.
– А о нем давай и вспоминать не будем. Как не было.
– Почему? – Ларочка искренне удивилась.
– Незачем все это ворошить. Не хочу. – Она помолчала. – Хотя, если хочешь, можно в суд подать. Его посадят.
– Успокойся. Никто никого не посадит.
– Вот и прекрасно. Отдыхай, пойду что-нибудь поесть приготовлю.
– Ладно. Мам?
– Да? – Нина обернулась с порога.
– А ты где была-то целый день?
– Так, нигде. К деду на кладбище ездила.
– Так долго?
– Как получилось. – Не говорить же о беременности и об аборте. Хорошо, что дочь так ничего и не знает. А то мучилась бы еще больше – бедная девочка.
– Ясно. За поддержкой ездила.
– Ну да.
– Это твое вечное: «Прорвемся, малыш»…
– Это не мое. Дедушкино. И мы действительно прорвемся.
Ларочка родила в положенный срок здорового мальчика. На ребенка смотрела без особого интереса, кормила с обреченным выражением лица, по ночам вставать не хотела. Валялась на кровати с журналом в руках и, заслышав детский плач, стонала:
– Мам, опять!
А та кидалась к люльке, приговаривая на ходу: «Сейчас, сейчас, моя деточка». И было непонятно, кому на самом деле адресованы слова: внуку или дочери.
С работы, конечно, снова пришлось уйти, но у Нины и минуты не было, чтобы не просто пожалеть, а хотя бы подумать о правильности этого шага. Ларочке надо было выздоравливать и думать о будущем: заниматься, сдавать экзамены, поступать в институт и учиться. В ясли отдавать малыша было жалко, а на няню «квартирных» денег не хватало. Было тяжело. Репетиторы стоили немалых денег, Максим вошел в тот подростковый возраст, когда одежда горит каждый сезон (мальчишка рос то вширь, то ввысь, постоянно протирал джинсы и рвал кроссовки). А расходы на маленького Гошу и вовсе вырастали за рамки приличия.
– Усынови его, – советовали подруги. – Капитал материнский дадут.
– С ума сошли! Ларочка – мать.
– Мать… – многозначительно поджимали губы.
Но Нина на ухмылки внимания не обращала. Вырастет – одумается.
И оказалась права. Ее стараниями дочь как-то выправилась: в институт поступила, в учебе успевала, даже к сыну начала проявлять неподдельный интерес. То погулять с ним пойдет, то накормит, то кубики начнет складывать.
– Он забавный, – признавалась она и чмокала Гошу в пухлую щечку, а потом спрашивала: – Мам, а в клуб можно?
– Иди, конечно, чего уж там.
Дочь мялась:
– А может, тоже хочешь куда-нибудь сходить? В кино там, или в театр, или на танцы?
– Куда?! – Нина смеялась, но смех выходил грустным. – Иди-иди. Я свое отплясала, – смотрела на себя в зеркало и вздыхала. Для танца нужна легкость. Если не внешняя, то хотя бы внутренняя. А у нее и тело расползлось, и душа летать не может. Да и зачем летать? Ей бегать надо – за внуком поспевать.
К трем годам Гошу определили в детский сад. Бабушка вышла на работу, думала, жить станет чуть легче, но случилась новая напасть: дочь влюбилась. И взаимно. Счастье, конечно. Только избранником оказался ровесник пятикурсник, еще и провинциал. Ни кола, ни двора, ни приличной работы. Парень, правда, действительно оказался неплохим: умным, работящим, на Ларочку смотрел как на икону, а уж когда Нина увидела, как он играет с Гошкой, и вовсе оттаяла.
– Хороший мальчик, – сказала дочери и вынула из ящика ключи от квартиры. – Держи.
– Что это?
– Квартира, которую сдаем. Живите теперь. У вас семья.
– А как же ты?
– А что я? Я – работаю. И вы работать будете. Как-нибудь прокормите и себя, и Гошу. – Потом тяжело вздохнула и сказала: – Пора взрослеть.
Кому сказала: дочери или себе? Наверное, обеим.
Повзрослели дети быстро. И свадьбу сыграли, и работу нашли хорошую, и Гошку стали воспитывать дружно, и жить счастливо. С Ниной, конечно, общались. Но не так, чтобы слишком часто. Она и не навязывалась: некогда было. С работы придешь, только все дела переделаешь – уже и новый день на подходе. К тому же Максимка требовал особого внимания. Предоставленный сам себе, запустил учебу. Целыми днями сидел за компьютером и играл в стрелялки.
– Почитай иди! – сердилась она.
– Ну, мам!
– Давай-давай! Не то в армию загремишь. У меня денег тебя отмазывать нет.
– А и не надо.
