– Во всяком случае, ты – не щенок: гадить и пакостить, надеюсь, не станешь? – обратилась она к собаке.
Но та, напившись, сладко храпела на полу, растянувшись во всю кухню.
– Думаешь, я смогу тебя обеспечить? – поделилась женщина опасениями. – Тебе многое надо, а у меня денег мало. Кажется, ты выбрала не ту могилу. Я, знаешь ли, звезд с неба не хватаю. На парное мясо, пожалуйста, не рассчитывай. Сама едва свожу концы с концами. А у меня еще, между прочим, внуки. Им помогать надо. Что мне говорить: «Извините, не привезла гостинцев, потому что купила собаке косточку?» Эх, собака, собака! По-моему, ты слишком большая для моих закромов.
Нина озадаченно рассматривала сопящую тушу. Надо было подумать об имени. Тузик и Жучка претили, иностранных слов она не знала, а наши никак не хотели приходить в голову. Она мысленно перебирала буквы, пытаясь составить из них нечто целое и удобоваримое, когда зазвонил телефон. В трубке вопросительно звенела Ларочка:
– М-а-ам!
– Да? Все хорошо? Как там Даша? А Гошка здоров? Не заразился?
– Дети как дети. Одна лежит, другой вокруг козлом скачет. Пока не заразился. И что будет, когда их трое станет, ума не приложу!
– А почему их должно стать трое? Вы хотите еще детей?
– Ага. Трое – это прекрасно.
– Конечно, когда есть, чем их всех кормить, во что одевать и на что.
– Ну, ма-а-ам! Эта твоя рациональность – такая скука!
– Конечно, трезвый взгляд на вещи гораздо скучнее неги алкогольного опьянения. Смотрите пока не превышайте промилле.
– Ма-а-ам, мы уже превысили.
– Вы… Что?!
– Ну, превысили уже… – хохотнула дочь.
– Ты? Ты уже?
– Четвертый месяц. Извини, вчера не рискнула сказать.
– Ты в своем уме? Дашка еще совсем малышка.
– Вот и прекрасно. Родим ей подружку. А может, и мальчик будет. Максимкой тогда назовем. Да нормально все будет. Знаешь, я хотела тебя попросить Гошку на неделю к себе брать.
– К себе? А школа?
– Переведем к тебе поближе. Там хорошая рядом, языковая.
– Он же скучать будет.
– Так каждые выходные с нами. И потом это на первое время. Да и он тебя любит. Мам, ты нам нужна.
Сердце радостно застучало: «Нужна. Нужна. Нужна».
– Но у меня же работа. Как же за ребенком смотреть стану?
– Да увольняйся ты, давно пора. Потом квартиры продадим, съедемся и заживем вместе.
Нина помолчала, боясь спугнуть льющуюся на нее водопадом радость, потом сказала:
– Знаешь, а я собаку завела.
– Собаку? Давно?
– Час назад.
– О! А какую?
– Не знаю. Какую-то.
– А как назвала?
– Пока никак.
– Так назови. – Ларочка пробормотала еще какие-то слова прощания и повесила трубку.
Нина распахнула окно, и в квартиру ворвался свежий, морозный воздух. Солнце окончательно завладело небом: от непогоды не осталось и следа.
– Спасибо, папочка! – выдохнула она в окно и почувствовала, как в ногу снова тычется холодный собачий нос. Нина обернулась. Собака вопросительно смотрела на нее, будто ждала ответа на несметное количество вопросов: «И что дальше? Как будем жить? Что станешь со мной делать? И вообще, ты придумала, как меня назвать?» У Нины был готов ответ на каждый. Она потрепала собаку за шею, погладила мокрую, блестящую шерсть и сказала громко и звонко:
– Прорвемся, Малыш!
Беруши
Конечно, мысль об отъезде не была самой первой у Ирочки Натансон, но второй или, в самом крайнем случае, третьей точно. И ничего удивительного. Разговорами о лучшей доле и чудесной стране в семье бредили все. Папа подкидывал крошку к потолку и тихонько (так, чтобы не услышали соседи по коммуналке) обещал, что скоро она станет летать в отдельных хоромах. Естественно, в кибуцах тоже не во дворцы расселяют, но все-таки не по тридцать человек в одни апартаменты. А уж после кибуца проблема с жилплощадью и вовсе должна решиться. Причем есть надежда, что решится так замечательно, что папа с мамой и Ирочкой поедут в одну квартиру, а бабулечка – в другую. Само собой, в одном городе и даже, наверное, в одном районе, но, что касается одной улицы, это как раз необязательно. В хорошую погоду можно и прогуляться. Движение полезно всем, особенно пожилым людям. Так что регулярная ходьба бабушке не повредит. Ну а в плохую погоду, если, конечно, таковая случается на земле обетованной, можно и дома посидеть. Никто от этого не пострадает.
Папина теща (Ирочкина бабулечка) страдала регулярно и сразу от всего на свете. От солнца на небе: «Невыносимая жара!» От отсутствия солнца: «Унылая пора очи угнетает, а не очаровывает. Классики – обычные люди и могут ошибаться». От Ирочкиной беготни: «Не ребенок, а пропеллер какой-то. Голова раскалывается!» От ее же молчания: «Где это видано, чтобы дети в два года молчали, как рыбы? Нужен нормальный врач, а не эта ваша Фридман!» И, само собой, от крайне неудачного замужества дочери: «Думала, Ленуська если не меня, то хотя бы себя из коммуналки вытащит. Но нет. Еще и нам на голову привела. Да кого? Научного сотрудника! Что он там будет делать? По-научному драить унитазы? Многие так и делают? Я вас умоляю! То многие, а то этот».
В доме случались скандалы. Ирочкина мама участия в них не принимала. Удрученно отсиживалась в стороне и, втянув голову в плечи, старалась отвлечь внимание дочери от сцепившихся в очередной ссоре папы и бабулечки. Но девочка глаз от родственников не отводила и с каким-то очень разумным молчанием ждала, когда папа завершит перепалку коронной фразой:
– Вот получим разрешение, и тогда…
– А что тогда? – ехидно отвечала бабушка. – Кто был ничем, тот станет всем?
– Станет. – На тоненькой папиной шее ходили желваки, брови сползались на переносице, мягкие, интеллигентные руки сжимались в кулаки.
– Не смеши!
– Еще увидите!
– Сомневаюсь.
– А я вам говорю…
– Говорить все умеют!
– Вот получим разрешение, – снова заводил папа, и бабушка вполне миролюбиво соглашалась: – Скорей бы.
– Скорей бы, – вздыхала мама в маленькое Ирочкино ушко, и та отвечала медленным, но уверенным кивком.
– Скажи «да»! – тут же начинала требовать та, но дочь упрямо отворачивалась и принималась вертеть какую-нибудь игрушку, демонстрируя абсолютное отсутствие интереса к дальнейшему разговору. Сказать нечего было. Она была со всем согласна: с полетами к потолку, бабушкиным страданием, тихими скандалами (ругались шепотом, по-другому не умели) и мамиными вздохами. Ирочке было хорошо и спокойно. Знала, что получат разрешение, и тогда… Что конкретно «тогда», конечно, не знала, но догадывалась, что определенно что-то прекрасное.
