– Бери, – милостиво кивнула Леля.
Девочка съела одну и с большим трудом удержалась, чтобы не попросить еще. Леля была врединой и воображалой. Ходила задрав нос и считала себя лучше других.
– Это потому, – объясняла Шурочка Зыкова – некрасивая, но умная девочка, – что у нее дедушка большой начальник.
Девочки согласно кивали, но каждая втайне считала дни, остававшиеся до заветного приглашения в гости. Леля звала всех по очереди. Так и сказала: «Приглашу каждую, а потом решу, с кем буду дружить». Дурной запашок этого заявления, конечно, уловили все, но сил отказаться от похода в ее хоромы не нашлось ни у кого. Уж слишком сильным было любопытство и желание хоть одним глазом увидеть другую – сытую – жизнь. Одноклассница слово держала. Водила всех в гости, а на следующий день выносила вердикт:
– Зинка слишком неуклюжая – едва не разбила любимую мамину вазу.
– Шурка – неряха. Сели чай пить, так она весь стол крошками угваздала.
– Машка – королева подхалимажа. Ходит и нахваливает, и нахваливает, будто к английским королям во дворец попала. Искренности ноль.
– Кто бы говорил об искренности, – утирала та слезы на школьном крыльце. Девчонки сочувствовали, но внутри ощущали тщательно скрываемую радость: у каждой еще был шанс попасть в число приглашенных.
Накануне визита Дина полночи металась по кровати, мысленно прокручивая: «Ничего не трогать, к столу не садиться, рта не открывать. Или все-таки открыть? Нет, молчать, наверное, тоже не стоит. Иначе Леля скажет: Динка – дура, молчит и молчит, слова не вытянешь. Значит, говорить надо, но спокойно, без восторгов». Она и говорила: вежливо поздоровалась с бабушкой, сдержанно похвалила обстановку, особый интерес проявила к стеллажам с книгами (пусть лучше обзовет книжным червем – не так стыдно). А потом на глаза попались баранки. Это были те самые, из заводской столовой, испеченные фокусницей Нюрой. Съев одну, Дина зажмурилась, чтобы только не видеть остальных и не испытывать манящего блеска. Иначе завтра можно услышать: «Динка – попрошайка». Нет, только не это. Испугавшись собственных мыслей, девочка поспешила оправдаться:
– Мне раньше отчим такие приносил с завода. Давно не ела.
Причины, по которым Дина перестала есть баранки, Лелю совершенно не интересовали. Вместо расспросов она пояснила с нескрываемым презрением:
– Старший брат на заводе работает, – тут же спохватилась и добавила: – Теперь уже начальником цеха, конечно, – понизила голос и прошептала доверительно: – А как в институт провалился и рабочим устроился, что было! У деда удар, у мамы давление, бабушка плачет. Папа один держался и всех успокаивал, говорил, что труд еще никого не испортил, но все только возмущались и твердили хором: «На заводе?!»
Дина, которой мама постоянно внушала, что любой труд почетен, этих жалоб не поняла, но тем не менее сочувственно погладила одноклассницу по плечу: не переживай, мол, все наладится.
На следующий день Леля объявила, что смотр кандидатур окончен, выбор состоялся. Дина была призвана служить лучшей подругой и покорно приступила к исполнению своих обязанностей. В принципе Леля была не такой уж и противной. Заносчивой? Да. Воображалой? Безусловно. Высокомерной? С лихвой. Но у кого из девочек нет недостатков? А Леля красива, умна и начитана. Так почему бы и не дружить с ней? Зато сможет давать охочей до чтения Дине книги и, конечно же, угощать баранками.
В общем, завязалась дружба. Хотя можно ли называть дружбой небескорыстные отношения? Свою выгоду девочка знала, о Лелиной – только догадывалась интуитивно. Просто понимала, что на искреннюю симпатию и глубокое чувство новая подруга не способна. Вскоре, впрочем, объяснение близости нашлось. И Леля, и ее мама, и даже бабушка любили красиво одеваться. А Динина мама умела шить, и, по словам Лели, «не ширпотреб, а по-настоящему красивые вещи». На том и порешили: одна ела баранки, вторая носила чудесные платья, – дружба крепла.
Все рухнуло в один день. На выпускной мама сшила Дине необыкновенное платье. Леле тоже – очень миленькое с воланами, оборками и кружевами, но Дининому проигрывало с первого взгляда.
– Подари, – взмолилась та.
– С ума сошла?! Не могу.
– Тебе жалко? А еще подруга называется!
Дине не было жалко платья. Не было и желания указывать Леле на то, что именно она ведет себя не по-дружески. Но и возможности подарить не было. Девушка знала, что мама месяцами искала нужный фасон, ночами не спала: листала журналы, выбирала, думала. Потом кроила, строчила, распарывала и снова строчила и совершенно измучила дочку примерками. Дина даже протестовала:
– Зачем ты так надрываешься?
– Особому дню – особое платье, – отвечала та, и убеждать ее, что дочь надеется пережить в своей судьбе еще не один и даже не два особенных дня, было бессмысленно.
Платье осталось у Дины, и Леля не сумела пережить «этого ужасного поступка». Дружба закончилась, а с ней и баранки.
На этом история могла бы завершиться, если бы бывшая подруга не осталась верна самой себе и не начала бы распространять гадости, как привыкла говорить их обо всех неугодных ее величеству людях. Дина неожиданно превратилась в замарашку, уродину, глупышку и жадину. Наверное, доля правды в этих словах все же была. Нет-нет, Дина была опрятна, и очень даже симпатична, и совсем не скупа, но вот глупость все-таки не смогла полностью обделить ее своим вниманием. На отсутствие мозгов, конечно, не жаловалась: золотая медаль, поступление в институт. Мама очень гордилась, называла ее своей кровиночкой и большой надеждой; плакала и говорила, что не зря всю жизнь горшки выносила да колола себе пальцы иголками, верила, что из дочери выйдет толк. Толк должен был выйти в виде бухгалтера. С цифрами Дина была на «ты», а вот с чувствами получалось как-то не очень. Житейской мудрости и живого, подвижного ума не хватало. По-настоящему цельный человек на ее месте не стал бы обращать внимания на поведение бывшей закадычной подруги, пошел бы своим путем и не опустился бы до выяснения отношений. Она же пережить унижений и смириться с несправедливостью не смогла. Нет, собиралась, даже предполагала перестать общаться с бывшими одноклассницами, чтобы не слышать передаваемых ими Лелиных колкостей, но сидящая глубоко внутри жажда мести отчаянно просилась наружу. До поры до времени Дина боролась с опасным недугом, но у всякого вируса существует вызывающая его бацилла. В этом случае таким микробом стали слова:
– Ноги ее не будет в нашем доме. Пусть теперь ищет другое место, где такие баранки дают.
Во-первых, Дина была уверена, что о ее патологической любви к баранкам Леле ничего не известно. Да, она ела их, когда приходила. Но ведь по чуть-чуть (две-три, не больше), вовсе не килограммами. Каждый день, конечно, не без этого, но ведь сами предлагали. Кроме того первого раза, Дина ни разу не попросила баранку, а зачем отказываться, если дают? А во-вторых, за годы так называемой дружбы ей порядком надоело ощущать себя на вторых ролях. Девушка даже представить не могла, насколько ее, оказывается, задевала подобная ситуация: Леля – королева, Дина – преданный паж. Но как только паж позволил себе вольность, королева тут же отказала ему в милости. А тот, собственно, уже не испытывал в этом никакой нужды. Дина стала студенткой и не могла пожаловаться на отсутствие общения со сверстниками: образовалась отличная компания юношей и девушек, которые не собирались ничего доказывать ни друг другу, ни окружающему миру. С ними было легко и просто, ее с удовольствием звали в гости и открыто говорили, что очень рады ее присутствию. А дома были разные: от самых простых комнатушек, вроде Дининой, до презентабельных отдельных квартир, похожих на Лелину. И когда она оказывалась в последних, постоянно вспоминала, что бывшая подруга сочла ее недостойной своих роскошных хором, и ощущала назойливое, почти маниакальное желание отомстить заносчивой девице.
